На оставшиеся медяки она приобрела две новые пары соломенных сандалий и два больших хлопчатобумажных платка для узлов. Хозяин лавки отошел в отделенный низкой перегородкой угол, где стоял его стол, чтобы взвесить монеты и занести в приходо-расходную книгу вырученную сумму. Пока он занимался этим, Кошечка и Касанэ переоделись за ширмой в задней части магазина.
Кошечка помогла Касанэ низко завязать пояс на бедрах и подобрать сзади подол куртки вверх, как это делают мальчики. Потом причесала Касанэ под «чайную метелку».
В таком виде Касанэ выглядела просто восхитительно, и она была теперь одета по последней моде женщин Эдо. Кошечка не сомневалась, что поклоннику ее спутницы этот наряд понравится. А поскольку в труппах кабуки женщинам было запрещено участвовать, а тем более появляться в гостевых комнатах монастыря, то в одежде мальчика Касанэ станет меньше бросаться в глаза.
Когда довольные покупательницы вышли из лавки, хозяин, его жена и все приказчики и мальчики со склада кричали им вслед: «Спасибо за долгую благосклонность к нам!» Вступая на территорию храма, Касанэ едва могла сдержать восторг. Она делала вид, что снимает с рукава волоконца ваты, чтобы иметь предлог дотронуться до ткани, которая в дневном свете стала словно бы мягче, а краски ее сделались ярче.
Кошечка снова повязала голову полоской черной бумаги и надела маску, закрывавшую рот и нос. Маска вряд ли будет бросаться в глаза среди театральных костюмов, а Кошечка в ней чувствовала себя в относительной безопасности. Кроме того, беглянка не хотела, чтобы Ситисабуро сразу узнал ее: глава театра мог указать ей на порог, даже не выслушав. В конце концов, актер с лихвой расплатился с ней за прошлое и теперь ничем ей не обязан.
Кошечка и Касанэ до заката просидели, свесив ноги, на краю террасы монастырского общежития. Когда тот же послушник пришел наконец за Кошечкой, она оставила Касанэ ожидать ее в сумерках и вошла в дом.
В коридорах здания царили прохлада, темнота и покой. Стены здесь были с аскетической строгостью отделаны вишневым деревом. Доносившееся издалека пение священников словно очищало воздух, не оставляя в нем ни одной нечистой мысли, точно так же, как послушники не оставляли ни одной пылинки на полах и стенах помещений. Каждое утро несколько служек, подобрав подолы, становились шеренгой нога к ноге, сгибались в поясницах и пробегали по коридору, прижимая к полу влажные тряпки. Так они полировали паркет до блеска.
Когда Кошечка вошла в полную людей комнату Ситисабуро, актер любовался отрубленной человеческой головой, стоявшей перед ним на круглой деревянной крышке коробки. Голова возвышалась над несколькими листами толстой бумаги, в складки которой была насыпана смесь рисовых отрубей и золы, впитывавшая кровь. Бритая верхняя часть бутафорской головы была окрашена в фиолетовый цвет, словно кожа ее потемнела от внутренних кровоизлияний. Выкатившиеся глаза смотрели неподвижно, словно остекленели в момент смерти.
— Как тебе это нравится? — Ситисабуро одной рукой ухватил голову за волосы, удерживая ее на подставке, а другой поднял крышку, показывая свое приобретение Кошечке.
— Она весьма похожа на вас, ваша честь.
— Действительно похожа! — Ситисабуро поворачивал крышку, изучая свою деревянную копию со всех сторон. Потом он поднял резной шедевр и взглянул на его нижнюю поверхность. Там виднелись искусно вырезанные и прорисованные разрубленная кожа, обвисшие концы перерезанных мышц и сухожилий, хрящи позвоночника и гортани.
С сияющей улыбкой актер повернулся к юноше в парадной одежде — черных хакама и плаще-xaopu, — который сидел перед ним на коленях, раздвинув ноги и положив руки на бедра.
— Ваш хозяин настоящий гений, голова выглядит так убедительно, что на нее станут слетаться мухи. Я уже слышу их жужжание. И мастер вырезал ее из адамова дерева, а не из хурмы.
— Для величайшего только наилучшее, почтеннейший господин, — низко поклонился молодой посыльный. — Хозяин нижайше просит извинить его за то, что заставил вас ждать. Я торопился изо всех сил.
Посыльный осунулся и выглядел измученным: два дня и ночь езды в тряском паланкине плохо подействовали на его пищеварение, а к руке, постоянно цеплявшейся за свисавший с крыши паланкина ремень, только-только стала возвращаться чувствительность.
— Твоего хозяина вряд ли можно в чем-то упрекнуть: я уехал из столицы внезапно — меня позвала дорога.
Ситисабуро лукавил. Он покинул Эдо из-за серьезных неприятностей, точнее, просто убежал. Люди князя Киры вернулись в театр. Они не решились применить болезненные способы убеждения: пытать такую знаменитость, как Ситисабуро, означало вызвать скандал, а как раз скандала князь Кира пытался избежать любыми способами. Но эти наглецы вскользь упомянули о любовной связи актера с одной госпожой из свиты супруги сёгуна. Ситисабуро признался шантажистам, что обнаружил пропажу костюма священника, но убедил их, что не встречался с беглянкой.