ГЛАВА 42
Стая воробьев
Представление, которое труппа Ситисабуро давала в городке Камбара, шло под открытым небом. Роль стен театра играли бамбуковые щиты, покрытые большими соломенными циновками. Стоя за кулисами подмостков, установленных перед дверью храма, Ситисабуро смотрел на разгороженный двор.
Спектакли театров кабуки часто сопровождались буйством публики. Ситисабуро носил на свои икрах доказательство всплеска эмоций зала — маленькие фиолетово-синие синяки. Зрители из «давильни», разгорячившись, стали щипать знаменитого актера за ноги, когда он в роли злодея — князя Кудо — подошел слишком близко к краю сцены.
Несмотря на такие своеобразные свидетельства успеха, Ситисабуро чувствовал себя неуверенно перед этой публикой. Люди, сидевшие на временно покрытых навесами помостах по обеим сторонам сцены, выглядели вполне прилично. Конечно, тут удивляться нечему — это были дорогие места. Те же, кто купил билеты за десять мон — крестьяне, слуги и приказчики, — располагались в трех центральных отделениях загородки — «давильне», большом нижнем и заднем — «галерее для глухих». Они сидели на охапках травы или на взятых напрокат толстых и жестких соломенных подушках, похожих на обрезки татами. Эти зрители сегодня, кажется, были возбуждены сильней, чем всегда.
Большинство зрителей-крестьян прежде никогда не видели представлений кабуки: их хутора отстояли слишком далеко от Киото, Эдо и Осаки. К тому же правительство запрещало сельским жителям посещать театры. Власти считали, что театральные представления, отвлекая крестьян от похвальных занятий, вскружат им головы мечтами о красивой жизни. Крестьяне начнут маслить волосы и перевязывать их бумажными шнурами вместо соломенных жгутов. Они захотят иметь зонты, цирюльников, общественные бани и лавки ростовщиков. И все это непременно приведет к ослаблению страны. Но, как и большинство запретов, вывешиваемых на правительственных досках, этот запрет нарушался все чаще и чаще.
Новоявленные театралы подзывали продавцов, которые через плотную толпу катили свои тележки с завтраками в коробках, чаем и сакэ. Поглощая приправленный уксусом рис и сырую рыбу, зрители обменивались слухами, обсуждали спектакль и кричали слова поощрения находившемуся на сцене Стрекозе.
Ситисабуро заметил, что в зале сегодня чаще, чем обычно, мелькают чашечки с сакэ и сотю — крепким самогоном из батата. Крестьяне пили больше, чем всегда, и отчаянно веселились.
— Народу много, — пискнул постановщик, крутясь вокруг Ситисабуро: огромные, укрепленные каркасом рукава костюма князя Кудо мешали ему смотреть в зал. — Нам будет трудно уносить «трупы» после последней сцены.
— А сколько тараканов? — спросил Ситисабуро.
— Всего лишь около двадцати, и все — родственники настоятеля. Большинство зрителей заплатило за вход, — ответил постановщик. Он поклонился и поспешил прочь — отчитать молодого автора пьесы, который вообразил, что его замысел важнее идей ведущего актера. При мысли о том, до какой степени дошло моральное разложение общества, если в нем зарождаются такие нелепые, перевернутые понятия о театре, постановщик сокрушенно покачал головой.
Но у Ситисабуро имелись сейчас другие причины для волнения. «Мальчики Дандзюро из передних рядов сегодня будут стоять на ушах», — подумал он.
Когда молодые парни из простых напивались, они начинали подражать «грубому стилю» игры своего кумира Итикавы Дандзюро. Иногда эти упражнения переходили в драки, и полицейским приходилось растаскивать драчунов за волосы.
Десять дней назад Дандзюро заболел, поэтому Ситисабуро был вынужден взять некоторые из его ролей и копировать чужой стиль.
Знаменитый актер «мягкого стиля» предполагал, что его соперник выздоровел, но продолжает делать вид, что болен, чтобы, оставаясь в Эдо, продолжать тайную любовную связь с молодым стражником.
Ситисабуро знал, что человек, жалующийся на свою судьбу, просто невежа, но ему все-таки совсем не нравилось играть злодея. «Мягкий стиль» романтических героев импонировал ему гораздо больше. На белую пудру актер нанес несколько круто спускавшихся со лба синих, черных и красных линий — грим «грубых персонажей». Эти линии должны были заострить толстый вздернутый нос Ситисабуро, провалить толстые щеки и утяжелить подбородок, преобразив его добродушное лицо в уродливую и страшную маску злодея. Злой взгляд князя Кудо не надо было имитировать, он получался сам собой, отражая настроение корифея сцены.