— Она просто чудо! — сказала наконец Касанэ.
— Да, — ответила Кошечка, сожалея, что не может полюбоваться видом на священную гору с перевала Сатта. Если отсюда открывается такая захватывающая дух картина, то там — в горах — она, наверно, превосходит пределы возможного.
Конус Фудзи обрамляли блестящие зубцы скал. Фоном для него служило небо, такой чистой голубизны, что казалось, будто оно вздрагивает, излучая волны света.
Нежный, молочного цвета снег окутывал склоны Фудзи сверкающим белым плащом. Над вершиной священной горы, словно шапка, висело облако.
— Ты не видишь там фигуру дракона? — спросила Кошечка.
— Какого дракона, госпожа?
— Дракон в облаках над Фудзи предвещает успех.
Касанэ внимательно всмотрелась в облако:
— Кажется, я вижу одного. Вон там. Вот его нос, а это похоже на хвост.
— Я тоже вижу его.
Около двадцати волн с ревом разбились о скалы, прежде чем Кошечка освободилась от колдовских чар горы и снова двинулась в путь. Но через какую-то минуту ей пришлось остановиться и обернуться на крик Касанэ. Посмотрев назад, Кошечка увидела, что ее спутница отчаянно дергается из стороны в сторону, пытаясь освободить ногу, застрявшую в щели между валунами.
— Сестра! — Кошечка сползла со скалы, чтобы помочь Касанэ освободиться, прежде чем следующая волна зальет ее.
— Нога болит, — тихо призналась девушка.
— Обопрись на мое плечо! — говоря это, Кошечка обвила рукой талию Касанэ и приподняла свою спутницу, принимая на себя тяжесть ее тела, наклонилась вперед, и ступня крестьянки выскользнула из каменного капкана.
— Я такая неловкая! — всхлипнула Касанэ. Дочь рыбака плакала не от боли, а от чувства вины: она задерживает свою госпожу на пути к любимому, который ждет ее в Сацуме, окруженный ордой бешеных южан.
— Я такая глупая!
— Это моя вина, милая Касанэ. — Кошечка прижала верную спутницу к себе, как ребенка, которого надо утешить, и тоже заплакала от угрызений совести. — Я так торопилась продолжить путь, что не дождалась полного отлива. Прости меня.
Беглянки, поддерживая друг друга, стали пробираться к большому завалу, состоящему из переплетенных между собой нагромождений деревьев. Касанэ морщилась от боли в лодыжке каждый раз, когда наступала на поврежденную ногу, но не жаловалась. Кошечка помогла подружке перелезть через скользкий сосновый ствол и вздрогнула. Белое, голое, как червь, тело сверкало в путанице темных ветвей и коряг. Руки и ноги мертвеца были переломаны и сплелись в жестком объятии с вывернутыми корнями сосны. Беглянки долго смотрели на свою страшную находку.
— Он пролежал здесь недолго, — сказала Кошечка.
— Наверное, этого человека поймали каппа и высосали его внутренности через задний проход, — предположила Касанэ.
— Скорее, это были грабители. — Кошечка запрокинула голову, пытаясь разглядеть тропу на вершине возвышающегося над ними гигантского утеса. Орлан, взлетев со своего гнезда, набрал высоту и поплыл, покачиваясь, над заливом. — Они отняли у него деньги и одежду, а самого сбросили со скалы. Даже бедность не спасает от разбойников.
— Значит, камень, перегораживавший тропу, предупреждал об этом?
— Скорее всего, да.
Кошечка знала, что камень, предупреждал ее о более серьезной опасности, но не хотела расстраивать Касанэ. «Слепой не боится змеи» — гласит пословица.
Когда волна подняла голову мертвеца, Кошечка заметила на его щеке красное пятно, по форме похожее на тыкву-горлянку.
— Ты знаешь, кто это?
— Кто?
— Муж той отверженной нищенки из-под моста.
— Верно. — Касанэ оперлась на ствол, обдумывая случившееся. — Его семья, должно быть, не знает, что он ушел по Трем путям.
— Не знает.
— Наверно, только мы одни знаем об этом.
— Да.
— Значит, он — неупокоенный дух! — Касанэ вздрогнула — наполовину от страха, наполовину от холода и боли.
— Мы сожжем благовония и помолимся в первом храме, который увидим по дороге.
Из многих обликов смерти, с которыми приходилось сталкиваться Кошечке, этот был, пожалуй, самым печальным. Человек лежал переломанный и всеми забытый, как выброшенный зонт на куче мусора.