Взглянув на ронина, Кошечка уловила едва заметный оттенок веселья в бесстрастном выражении его лица. Это поразило молодую женщину так же, как если бы каменная статуя Дзидзо вздрогнула при ней от укуса осы. Хансиро, должно быть, как и Кошечка, представил себе несчастного слугу, вынужденного бежать с бочонком под брюхом слона каждый раз, когда огромный зверь вздумает опустошить мочевой пузырь.
— Известный предмет слона огромен, как мачта рыбачьей лодки, — продолжал камергер. — Поэтому неудивительно, что моча этого животного не имеет себе равных в этом непрочном мире как средство для укрепления мужской силы.
— Можем ли мы предположить, что вы имеете при себе немного этой чудесной жидкости?
— Как вы понимаете, спрос на нее очень велик. Ее стремятся заполучить знатнейшие люди страны. Но поскольку вы являетесь такой редкостной по красоте и благородству манер парой, я готов расстаться ради вас со своим последним флаконом этого эликсира.
— Ваша щедрость намного превосходит наши малые достоинства.
Камергер взмахнул рукавом, выражая вежливое несогласие с Хансиро. В следующий момент гость подскочил на месте: в соседней комнате кто-то упал, и от сильного удара стенки комнаты задрожали в пазах. Должно быть, принесли ванну, потому что к взрывам смеха и громкой музыке примешался плеск разбрызгиваемой воды.
— Четыре горожанина, которые веселятся за соседней дверью, будут в высшей степени разочарованы, если упустят случай воспользоваться вашим великодушным предложением, — сказал Хансиро. — Божество богатства улыбнулось им, и они смогут гораздо лучше отблагодарить вас, чем два скромных странника-бедняка, которых вы видите перед собой.
— Благодарю вас за совет. — Камергер понял, что получил отказ, но тем не менее просидел за низким столиком для игры в го весь час Собаки, рассуждая о классической поэзии с таким пылом, словно только для того и явился.
Кошечка не сердилась на старика: она предпочитала терпеть его общество, чем оставаться наедине с Хансиро, и с удовольствием сбежала бы в город вместе с Касанэ, но опасалась вызвать пересуды тех, кто считал ее учеником-любовником грозного самурая.
Когда старый аристократ наконец откланялся, Кошечка не удержалась и лукаво взглянула на Хансиро, прикрыв лицо рукавом. Она была поражена: лицо воина осветила ответная улыбка. На одно мгновение полумрак полной теней комнаты словно озарился незримым огнем. Глупость старика-придворного сблизила мужчину и женщину.
— Жадность — бездонная сума, — пробормотал Хансиро, делая очередной ход, еще один шаг на пути к неизбежному поражению Кошечки, хотя в го наилучшим исходом всегда считалась ничья. Он поставил камень на новое место с отражавшим удовольствие игрока стуком, который был усилен пустым объемом доски, игравшей роль резонатора.
— Тэндзо бито, — прошептала Кошечка. Эти слова означали «житель облаков», но могли означать и «житель чердака» — так из приличия иносказательно называли крысу.
Входная ширма, скрипнув, отъехала в сторону, и в комнату с поклоном вошла Касанэ.
— Я беспокоилась за тебя. — Голос Кошечки прозвучал резко от скрытого волнения.
— Мне очень жаль, молодой хозяин. — Касанэ бросила взгляд на дальнюю стену, за которой вечеринка «четырех правителей» дошла до кульминации, судя по воплям и плеску воды. — Я забежала за бумагой на ночной рынок.
Кошечка хотела выбранить служанку и объяснить нескладехе, что в «Хурме» можно получить все необходимое для письма, но сдержала себя, сообразив, что Касанэ, должно быть, понадобилась бумага высшего сорта. Ну вот, в следующий раз она захочет иметь пузырек свежей талой воды для разведения чернил. Касанэ становится слишком разборчивой для девушки своего ранга. Кошечка все еще сердилась, но в то же время понимала, что Касанэ не виновата ни в чем. От любовной болезни лекарства нет.
— Ты получила письмо от Путника?
— Да, — тихо проговорила Касанэ. — Он торопится. Он скоро нагонит нас.
— Тогда понятно, почему у тебя светится кончик носа. — Кошечка кивком указала на письменный столик: — Можешь взять мой набор для письма, если хочешь.
— Спасибо.
Касанэ отнесла столик и лампу за четырехстворчатую ширму, отгораживавшую один из углов комнаты. На расписной бумажной створке возник силуэт крестьянки, держащей в руке кисть. Как и Хансиро, Касанэ словно не замечала гомона весельчаков-соседей, сочинение стихов поглощало все ее внимание.
— Поэзия может сдвинуть с места небо и землю, — сказал Хансиро, бросив взгляд на ширму. Он цитировал строки из предисловия к «Кикинсю» — сборнику многих тысяч стихотворений, которые каждый образованный человек в Японии знал наизусть. Хансиро умолк, предоставляя Кошечке возможность продолжить фразу.