— Если будет время, свяжи.
Тут Кошечка услышала скрип щебня под чьими-то ногами. Она подняла нагинату, готовясь к бою, сползла с валуна и стала всматриваться в одинокую фигуру путника, пытаясь разгадать, кто идет. Холодная дрожь пробежала по ее телу. Кошечка различила темную головную повязку наемника Киры. Воин остановился под скалой и взглянул вверх. Лицо его оставалось невидимым в тени утеса.
Кошечка медленно поднялась на ноги, и Касанэ отступила назад, давая госпоже место для боя. Дочь рыбака сняла колпачок с наконечника посоха-копья. Она отбросила мысль о самоубийстве, решив последовать совету Мусаси и умереть с оружием в руках.
Кошечка подошла к краю утеса. Хансиро умер, и она скоро соединится с ним в стране духов. Молодая женщина почувствовала, как сердце ее заливает волна восторга.
— Я Асано-но Кинумэ из рода Бансу-Ако! Я намерена убить тебя! — выкрикнула Кошечка и вскинула нагинату.
ГЛАВА 62
Она лежит в замирающем ветре
— Моя госпожа, если я так глубоко оскорбил вас, я сам отниму у себя жизнь, чтобы вы не утруждали своих ручек.
Это Хансиро!
Кошечка возблагодарила ночной мрак, скрывший слезы радости, которые предательски поползли по ее щекам.
— Не смейтесь надо мной! — прошипела она и сердито взглянула на воина с высоты своего положения.
— От смеха еще никто не терпел урона, — возразил Хансиро.
— Я увидела чужую повязку на вашей голове и приняла вас за наемника Киры, — пояснила Кошечка, спускаясь по каменистому склону и незаметно вытирая глаза рукавом.
— Мне не хотелось пачкать свои платки, и я решил воспользоваться этой тряпицей, поскольку она уже никогда не понадобится моему противнику.
— Он ранил вас! — Подойдя ближе, Кошечка увидела на щеке Хансиро рану, оставленную вражеским клинком.
— Он сражался очень умело.
— Но вы оказались лучшим бойцом, Хансиро-сан, — сказала Касанэ, спустившаяся на дорогу вслед за своей госпожой.
— Видно, мне еще не судьба покинуть этот горящий дом, — Хансиро плавным широким жестом обвел освещенную звездами округу.
Путники двинулись дальше. Касанэ снова пошла впереди маленькой процессии с фонарем в руках и если и оглядывалась, то отнюдь не из страха перед коварным врагом. Рыбачка опасалась теперь, что дух убитого ронина захочет отомстить его убийце и погонится за ним. Кошечка чуть отставала от Хансиро, но не настолько, чтобы это могло показаться признаком самоуничижения.
Ноги Хансиро двигались как чужие. Воина мучила пульсирующая тупая боль в щеке. К тому же ронин стыдился радостного чувства облегчения, которое он ощутил, поразив врага: радуются чужой смерти только заносчивые мальчишки.
Исход поединка был неясен до того момента, когда Хансиро едва сумел уклониться от резкого направленного сверху вниз косого удара меча, который разрубил бы его голову как арбуз, если бы достиг цели. Реакция Хансиро спасла его. Клинок врага лишь рассек щеку ронина из Тосы от угла левого глаза до подбородка. Почти ослепнув от брызг собственной крови, Хансиро ответил на атаку врага обманным ударом «цветочное колесо» и вонзил свой клинок в грудь наемника. Противники не скрестили мечей и десяти раз, но Хансиро показалось, что поединок продолжался целую вечность.
— Где он? — спросила Кошечка.
— Я положил его возле часовни Дзидзо и оставил для прохожих записку, чтобы священники позаботились об этих останках. Он имел при себе самурайские деньги, я отдам их в храм Ёкаити.
Хансиро не удивился, когда нашел на теле поверженного противника кошелек с деньгами и письмом: как бы ни был беден воин, он всегда носил с собой «самурайские деньги» на собственные похороны.
Записка гласила: «Если я умру, не утруждайте себя, пытаясь найти мою семью — у меня ее нет. Я буду благодарен, если с моими останками поступят так, как обычно поступают с костями незначительных людей».
Хансиро нашел еще в складке куртки врага стихотворение, начертанное твердой мужской рукой, и цилиндрическую печать из слоновой кости с гербом князя Киры. Стихотворение наемник сложил, видимо, в «Доме ракушек» перед тем, как пойти по следам Кошечки, — теперь не оставалось сомнений, что он гнался именно за ней.
Хансиро намеревался отдать листок со стихами монахам, чтобы они нанесли это трехстишье на погребальную табличку бродяги — ведь его имя теперь так и останется неизвестным.