Вечер едва начинался, но в одной из задних комнат «Волны» уже шла шумная вечеринка. Поскольку почетный гость был стар, куртизанки и местные записные весельчаки, совершенно забыв о вежливости и чувстве меры, устроили ему шутовскую похоронную церемонию. Их монотонное пение прерывалось смехом, гулкими ударами ручных барабанов и звоном бутылей с сакэ. Закончив обряд, они решили дать попавшему в их лапы старику каймэ — посмертное имя. Предлагаемые клички были насмешливыми и двусмысленными.
— Почетная лапша! — крикнул кто-то.
— Потасканное трепье!
— Барсучьи причиндалы!
— Мы будем звать тебя «Князь Асан» — князь-лежебока, — сказала одна из женщин. Дословно это значило «плохо встающий». Все засмеялись и закричали: «Правильно! Правильно!»
Услышав слово «Асано», Кошечка едва не потянулась к кинжалу, спрятанному в складках куртки. Хансиро бросил на нее предупреждающий взгляд, но молодая женщина уже поняла, что говорят не о ней, и снова переключила свое внимание на Барсука — местного танцора, которого Хансиро в этот момент расспрашивал об Оёси.
— В веселых кварталах Киото, Фусими и Осаки Оёси Кураносукэ известен под прозвищем «Морской бродяга Текучего мира».
Барсук был одет в темно-коричневые хакама и заправленный в них халат из зеленого крепа того оттенка, который назывался «цвет яйца цапли».
Свое прозвище этот танцор-гейша получил за привычку выстукивать мелодии пальцами на животе: так, по преданию, поступали духи-барсуки. Его узкие глаза казались щелками в жирном море волнующихся вокруг них складок. Попыхивая трубочкой, Барсук бесцеремонно разглядывал своих собеседников, прикидывая размер денежной благодарности, которую получит от них.
— Он оказывал предпочтение этому дому, но недолго. Говорил, что восхищается моим умом и проницательностью, хотя они недостаточны, если не сказать хуже. Но он не навещал нас уже давно. Соглядатаи Киры дожидаются его у наших ворот так долго, что мыши свили гнезда у них в волосах.
— Возможно, нам стоит заглянуть к нему домой? — обратилась Кошечка к Хансиро.
— Там вы его тоже не найдете, — сказал Барсук и налил гостям сакэ, наполнив чашечки так, как полагалось по правилам хорошего тона, — чуть выше лаковой отметки, означавшей середину сосуда.
— В доме Оёси поселились лисы со своими выводками, и совы залетают туда стирать свое тряпье. Те, кому сын Киры приказал наблюдать за его воротами, превратились в мумии, не умерщвляя свою плоть семью способами.
Барсук придвинулся к собеседникам, и Кошечку охватил запах дешевых благовоний, отгонявших от человека злых духов.
— Я слышал, что после того, как Оёси перестал бывать здесь, он стал проводить ночи в «Суми-я» на улице Агэямати.
Из дальней комнаты донеслись крики: «Сними это! Сними это!» и взрывы смеха. Они мешали разговору, и Барсук умолк, ожидая, пока шум утихнет. В этот момент в комнату с поклоном вошел мальчик лет четырнадцати.
— Мое имя Сигамори Самбэй, — паренек не тратил время на вежливость. — Я чищу отхожие места в доме «Ворота с драконом» рядом с «Волной» и услышал, что вы ищете Оёси Кураносукэ, ронина из Ако.
Кошечка отступила немного в сторону, чтобы плечо Хансиро загородило ее лицо: она знала Самбэя еще маленьким ребенком и боялась, что он тоже узнает ее. Кроме того, она внутренне огорчилась, что один из слуг ее отца был вынужден унизиться до такой работы.
— Ты знаешь советника? — спросил Хансиро.
— Я служил в доме князя Асано в Ако, — сказал Самбэй. — Я находился в поместье князя в тот час, когда Оёси-сан решал вместе с нами, что делать после смерти господина.
— Ты не можешь сказать нам, где Оёси сейчас?
— В аду, если в этом непорочном мире есть правда, — ответил Сигамори с горечью племянника, которого обманул любимый дядюшка. — Простите меня за прямоту и грубость, ваша честь, но вашему господину не стоит брать Оёси на службу. Оёси — низкий трус и предатель. Он опозорил имя своего князя и забыл о долге. Он продал честь за ласки пошлых актеров и шлюх с речного берега. Он бросил жену и детей, растратил доверенные ему деньги семьи Асано на разврат, в котором погряз по уши.
Кошечке вдруг стало очень холодно. Ледяная пустота заполнила ямку под ложечкой и распространилась по телу до ребер и позвоночника. Беглянке показалось, что зимний ветер завывает у нее в ушах. Она испугалась этой волны отчаяния, накатившей на нее, и вспомнила финал одного из стихотворений сумасшедшего поэта с Холодной горы: