Хансиро улыбнулся своим мыслям: какое счастье для Кошечки, что она женщина, — все противники недооценивают ее, и в каждой схватке она заранее имеет преимущество.
— Хино хочет убить меня, — сказала Кошечка, дрожа от ледяного ветра, обдувающего ее голое тело.
— Возможно. — Хансиро быстро накинул порванное голубое платье Кошечки на лежавшего без сознания ниндзя, потом перевернул его и подпоясал длинным поясом.
— Кричи, и погромче, — велел он молодой женщине.
Княжна Асано, уже в чужой одежде, выполнила приказ. Ее преследователь очень умело замаскировался под крестьянина: эта одежда даже пахла мокрой землей с рисового поля и пылью рисовой соломы.
Кошечка и Хансиро подтащили оглушенного врага к тому углу, откуда должна была упасть кукла, уложили его на скат крыши достаточно далеко от края, чтобы их самих не было видно снизу, и толкнули. Кошечка снова закричала. Голубая одежда скользящего к смерти ниндзя хлопала на ветру, как порванный парус. Княжна и ронин услышали леденящие крики женщин из свиты Хино еще до того, как заменивший куклу человек, красиво крутясь в воздухе, полетел вниз.
Хансиро обнял любимую. Холодный ветер свистел вокруг них, и звезды сияли совсем рядом. Кошечке казалось, что она может дотянуться до неба рукой и набрать целую горсть шариков. Любовники стояли среди синих карнизов крыш с загнутыми краями, словно посреди окаменевшего штормового моря, и сердца их стучали в одном ритме.
— Тебя увидел я в пути, — прошептал Хансиро Кошечке. Длинные пряди волос, которыми играл ветер, касались его лица. Воину из Тосы не надо было дочитывать до конца строки, написанные за тысячу лет до него: его любимая знала их наизусть.
— Теперь, мое прекрасное привидение, спрячься там, где тебе велел Хино.
— А если он попытается меня убить?
— Я буду рядом. Я всегда буду рядом с тобой — и на этом свете, и на том.
ГЛАВА 72
Чихают ли от дыма вороны?
Кошечка сидела, закрыв глаза, в своем большом, похожем на бочку круглом гробу из ароматного кипарисового дерева. Гроб стоял на полупомосте в дальнем конце Большого зала князя Хино. С шеи княжны Асано свисал парчовый мешочек с родословной буддийской веры — хронологическим списком тех, кто создал ее и принес в Японию. Вокруг Кошечки клубились облака благовонного дыма. В воздухе плыл звон колоколов и витало монотонное пение молящихся священников.
Молодая женщина сидела так уже много часов, погрузившись в транс с помощью медитации. Она пребывала в нужном ей полубессознательном состоянии: на лице застыло то же выражение отчужденности от окружавшего мира, что и у мертвецов, а дыхание было таким слабым, почти незаметным.
Касанэ обрила своей госпоже голову, как это делали с телами покойников: у горящих волос неприятный запах, поэтому их удаляли с трупов, предназначенных для сожжения. Провинциальная супруга князя Хино умело натерла подглазья Кошечки древесным углем и нарисовала губной помадой большое красное пятно на ее щеке. Под саваном и слоем белой пудры в тусклом огне свечей эти пятна должны были выглядеть как ушибы на лице человека, упавшего с большой высоты. Потом дочь рыбака помогла Кошечке облачиться в белые погребальные одежды.
Саван скрывал ноги и руки Кошечки, чтобы ничей любопытный взгляд не мог установить, что они не переломаны, как у всех найденных во дворе замка трупов. В час Тигра, рано утром, пока еще было темно, работники князя Хино погрузили тела убийц-неудачников в тачки и в сопровождении слуги, освещавшего путь фонарем, отвезли к реке, на место казней, где выставлялись останки преступников. В груде этих тел валялся и труп вражеского лазутчика, которого поймали с поличным люди Хино. Этот человек успел перерезать себе горло раньше, чем им удалось выбить из него подробности заговора.
Не стали хоронить с почестями и начальника охраны — на рассвете в саду расстелили для него циновки, и вскоре после восхода солнца он совершил сэппуку. Официально это самоубийство было извинением за то, что он позволил врагам атаковать замок и дал погибнуть гостье своего князя. Неофициально же он смертью смыл с себя клеймо позора, ибо позволил вражескому лазутчику проникнуть в лучший отряд князя Хино и этим унизить своего господина.