Другой возможный хитрый прием — устроить задержку на заставе Сэки. Но тогда князь опять же опозорит себя и к тому же впутает в свои дела власти. Нет, Хино для таких трюков слишком хитер.
Скорее всего, он пошлет людей разыграть нападение грабителей и распугать носильщиков. В это время года дорога Токайдо переполнена проезжающими: многие князья в сопровождении больших свит едут в Эдо, чтобы провести новогодние праздники со своими семьями. Кошечка понимала, что на землях соседа Хино вреда ей не причинят: князь постарается не дать пищу для издевательских баек зубастым сплетникам, и так уже рассуждающим о том, что он не хозяин в своем поместье, и не подвергнет подобному риску своих друзей. А вот перевал Судзуки, по слухам, очень дурное местечко. И никто не упрекнет Хино, если таинственная монахиня и ее спутник попадут там в засаду.
— Кланяйтесь! Кланяйтесь! — закричали глашатаи впереди носилок. Носильщики замедлили сумасшедший бег, и паланкин стал ритмично трястись с такой силой, что у Кошечки заныли зубы.
Край солнца наконец поднялся над горами, и под его лучами желтая шелковая кисея занавесок приобрела ту бледно-золотистую окраску, какая бывает у слабого ячменного чая в свете огня. Кошечка выглянула в окно и огляделась.
За ночь деревья и скалы припорошил снег. Со всех сторон дороги в небо вонзались белые, как зубы обезьяны, остроконечные вершины горной цепи Касуга. Деревня на границе безопасных для Кошечки владений была бедной. Над крышами шатких хижин, разбросанных по крутому склону горы, поднимались тощие струйки дыма. Казалось, эти лачуги вот-вот соскользнут с крутизны, скатятся по узкой ложбине и свалятся в реку, журчащую далеко внизу. А если они и удержатся на своих местах, снег скоро засыплет их до самых карнизов. Над крышами хижин возвышались покрытые соломой поленницы.
Здесь дорога делала поворот, и Кошечка увидела сложный танцевальный шаг доверенного лица князя — рука выбрасывается вперед, противоположная нога назад, туловище принимает горизонтальное положение, словно человек плывет по разреженному горному воздуху. Толстяк вбежал в глухую деревушку с такой, торжественностью, словно вступал в ворота императорского дворца, распугав при этом кур и заставив опуститься на колени нескольких местных жителей — тех, кто оказался на улице и не успел спрятаться.
Толстяк повернул свой должностной жезл и высоко подбросил его. Когда этот символ власти, крутясь, взмывал в воздух, густая бахрома из конских волос на набалдашнике взвивалась, словно охваченная вихрем. В следующее мгновение слуга князя Хино подхватил свой жезл, бахрома вздыбилась и задрожала. Доверенный слуга князя гордо зашагал дальше — дать распоряжения деревенскому старосте, который простерся перед ним на снегу лицом вниз. Толстяк велел, чтобы знатной путешественнице и ее сопровождающему были наскоро поданы холодная ячменная каша и просяной чай.
Носильщики опустили паланкины в рощице, окружавшей маленький алтарь Инари-сама, божества риса. Мокрые от пота мужчины сели на пятки, дрожа на холодном ветру, и обхватили себя руками, пытаясь хоть немного согреться. Тугие, как канаты, мышцы их икр дрожали, а лица исказились от напряжения: ночной бег дался носильщикам нелегко.
А до городской управы Цутиямы, где их ждут сменщики, целых два ри пути.
— Вы можете выйти, моя госпожа? — с поклоном спросил Хансиро, открывая дверцу паланкина.
— Если бы мои ноги изрезали на палочки для еды, я бы этого не заметила, — ответила Кошечка.
Она прикрыла лицо рукавом и сумела улыбнуться Хансиро, но только глазами. И вовсе не от застенчивости: Кошечка пыталась справиться с приступом тошноты, но уже чувствовала отвратительный вкус рвоты в горле.
Потом княжна Асано обняла Хансиро за шею и на тяжелых и негнущихся, словно поленья, ногах доковыляла с его помощью до кустов. Холодный ветер немного оживил ее, но этого оказалось мало. Пока усталая путница, тужась, извергала из себя едкую слюну и желчь, Хансиро с нежной заботой держал руку у нее на спине. Когда рвота прекратилась, он подал Кошечке свою пачку бумажных платков.
— Ты можешь ехать дальше? — тихо спросил он.
— Да. — Она прислонилась к кедру и жадно, словно воду из горного родника, глотала холодный воздух.
Жена старосты подошла к ним с чашкой просяного чая, которым Кошечка прополоскала себе рот. Потом Хансиро оставил свою спутницу, чтобы она могла заняться теми утренними нуждами, которые не требуют посторонних глаз, и подошел к краю ущелья. Там он ослабил пояс и помочился в пропасть.