Хотя дочь князя Асано и сама была в беде, а возможно, именно поэтому, барабанная дробь шагов по деревянному настилу моста в ночной тишине стала наводить на Кошечку тоску после ее недолгого знакомства с Мусуи. Этот стук вызвал у нее тоску и теперь, на рассвете возле Тоцуки.
Она даже хотела приказать носильщикам прекратить грохотать и двигаться тише. Там, внизу, под мостом, могут спать люди — молодая отверженная мать, ее дети и их дед, которые жмутся друг к другу, пытаясь спастись от холода долгой ночи. Путники в беде, которым никто не поможет. Которым и Кошечка сейчас не в силах помочь.
За пять последних дней и ночей у Кошечки было время, чтобы вспомнить эту отверженную семью и многое другое. Ее мир сжался до размеров паланкина. Она могла с закрытыми глазами представить себе каждый стежок, каждое пятно и каждую морщинку на шелковой обивке его стен и запомнила каждый штрих рисунка к «Сказанию о Гэндзи», украшавшего ее «позолоченную клетку».
Молодая женщина попыталась читать, но чувствовала себя слишком плохо для чтения, и потому, взяв клочок бумаги, сложила его несколько раз для жесткости и вертикально вставила между двумя тонкими камышовыми пластинками закрывавшего окно ставня. Это выглядело вульгарно и неряшливо, ее няня всегда возмущалась и ругала скверную девчонку за такую распущенность. Сейчас Кошечка вспоминала ее ворчание с нежностью.
Последние четыре дня она только тем и занималась, что смотрела сквозь узкую щель в ставне на тянувшиеся мимо коричневые рисовые поля. Незачем выглядывать в окно и сейчас: она опять увидит все ту же однообразную картину — соломенные крыши и обмазанные грязью лачуги, спины кланяющихся людей… Она опять почувствует себя одинокой и оторванной от остального мира, когда новые носильщики, не спрашивая ее позволения, займут место прежних. Почувствует себя шашкой, которую передвигает по доске чья-то рука, более сильная, чем ее.
Проезжая через деревни и городки, недавняя беглянка пыталась вспомнить, что происходило с ней в каждом из них, но это оказалось трудным занятием. В тех приключениях словно участвовал вместо нее кто-то другой. Даже сама дорога из окна паланкина выглядела совсем иначе. Как только Кошечка отделилась плетеной стенкой от людей, идущих по Токайдо и живущих поблизости от нее, романтика великой дороги и то ни с чем не сравнимое волнение, которое испытывает шагающий по ней путник, словно перестали существовать.
Самыми худшим испытанием оказались ночи. В темноте Кошечка дрожала от холода, страдая от неотвязных воспоминаний. В полусне она что-то неразборчиво бормотала няне и всхлипывала от тоски по отцу и матери. Иногда она подолгу мысленно беседовала с Касанэ. А иногда видела во сне, что входит в лодку с Хансиро и плывет с ним под парусом навстречу восходящему солнцу к далеким зеленым берегам Тосы.
К концу путешествия она беззвучно кричала носильщикам, чтобы те прекратили мучить ее своим пыточным бегом, от которого у нее трясутся все кости. Единственным облегчением была вторая ночь. Большую часть ее Кошечка провела на пароме, который вез их от Кувано до городка Мия. Монотонный разговор лодочников, хлопанье парусов, гудение ветра в снастях и потрескивание огня в большом железном ведре, висевшем на корме, убаюкали ее. Кошечка уснула на дне лодки под взятым напрокат протертым одеялом в обнимку с Хансиро. Теперь она пыталась вспомнить прикосновения его рук и теплоту его тела.
Княжна Асано знала, что там, на лодке, эти сильные руки, возможно, обнимали ее в последний раз. Сегодня ночью, если пожелает судьба, она окажется в Эдо. Она найдет Оёси и отомстит за отца. А потом она умрет.
Паланкин резко остановился, и Кошечка услышала знакомый шум — во дворе дорожной управы кипела обычная утренняя суматоха. Она услышала крики своих носильщиков. На этом долгом изнурительном пути носильщики постепенно превратились для нее из людей в механизмы, вроде колес, поднимающих воду, или ручных мельниц, которыми лущат рис, — круглых каменных жерновов с изогнутыми деревянными ручками.
Паланкин качнулся вперед, потом назад: носильщики поставили его на землю. Пока они докладывали о своем прибытии дорожным чиновникам, Кошечка сидела неподвижно, наслаждаясь недолгим покоем и предвкушая возможность расправить затекшие ноги. Хансиро открыл дверцу.
— Моя госпожа! — позвал он с поклоном. Кошечка заметила на его лице лукавую улыбку.
Она прикрыла лицо монашеским покрывалом: мужчины, шумной толпой заполнявшие дворы дорожных управ, были достаточно нахальны и никогда не упускали случая взглянуть на тех, кто приезжал в паланкинах, особенно на женщин. Помогая Кошечке вылезти, Хансиро встал так, чтобы загородить ее от посторонних глаз. Она вышла в мир, преображенный толстым снежным покрывалом.