— Как ваше здоровье, старшина носильщиков? — спросила Кошечка, раздвинув тонкими бледными пальцами желтую кисею занавесок, и показала Гадюке свое лицо. Мужчина так изумился, что Кошечка едва не рассмеялась. — Вы еще помните меня?
— Да, князь, — Гадюка торопливо исправил ошибку: — то есть… княжна.
— Вы все еще считаете меня духом князя Ёсицуне?
— Простите, ваша светлость, что я имел глупость так думать. В большом теле ум движется медленно, оттого крупные люди недогадливы. А кто глуп в тридцать лет, остается дураком на всю жизнь.
— Что случилось с Сакутой?
— Судьба крестьянина — иметь лишь столько еды, чтобы не умереть с голоду. Но наш князь не оставил нам даже этой доли припасов. Сакута подал управляющему князя Кацугавы просьбу, чтобы нам снизили налог, но получил отказ. Тогда Сакута стал очень печальным и сказал, что для него не избавить нас от беды — все равно что не перевязать себе рану. Поэтому он пошел в Эдо, ко дворцу самого сёгуна. Он добрался туда и ждал у Тигровых ворот, пока не появился паланкин одного из сёгунских камергеров. Тогда Сакута пробежал мимо охранников и просунул свое прошение в окошко носилок.
Кошечка глубоко вздохнула: боль сдавила ей душу. Она знала, что произошло потом. Сакута, должно быть, тоже знал, на что идет.
— И его казнили?
— Да, распяли на кресте. Тело оставили висеть воронам на ужин.
— Мне так жаль.
— Это был его долг. И сёгун все-таки уменьшил нам налог на сорок пять коку, так что Сакута выполнил задуманное, — голос Гадюки дрогнул. — Но его семья — жена, дети и родители — стали отверженными.
— В следующих воплощениях они все обязательно родятся выше на Колесе жизни.
— Спасибо за доброту, ваша светлость. Но смерть отменяет все счеты, и нам не следовало беспокоить вас своими ничтожными трудностями. Вы должны попасть в Эдо сегодня ночью, верно?
— Да.
— Впереди нас князь Тодо, с ним пятьсот человек. Он плетется еле-еле, как изливающий мочу бык. Если придется держаться сзади него, мы не доберемся к закату до Синагавы.
Все было понятно без слов, на закате заставы закрываются.
— Ты не знаешь обходного пути?
— Есть один, правда, слишком длинный. Но если вы наймете лишнюю пару носильщиков в Канагаве, мы с Холодным Рисом можем снять дверцу паланкина и побежать с ней вперед.
— С дверцей?
— Чиновники обязаны пропустить опаздывающий паланкин, если его дверь оказалась у заставы к закату, — вступил в разговор Хансиро.
Воин из Тосы почувствовал, что княжна Асано и этот чужой ей безродный человек испытывали друг к другу чувство симпатии, и пытался понять, что могло их сблизить. Но понял воин только одно — у его госпожи до сих пор есть от него тайны.
— Если вы поможете нам попасть в Эдо сегодня вечером, я буду у вас в долгу, — сказала Кошечка.
— Это я в долгу у вас, княжна, — вежливо ответил Гадюка, пользуясь тем, что Холодный Рис вернулся на свое место у опорного шеста и принялся жадно поглощать рис и чай, которые принесли ему другие носильщики. Потом старшина понизил голос и добавил: — В этом месяце облако не покрыло луну.
Кошечка поняла смысл иносказания: Гадюка имел в виду, что в этот раз у его жены не было месячного кровотечения.
— Поздравляю!
Гадюка густо покраснел:
— Конечно, прошло еще слишком мало времени, чтобы знать наверняка. Но моя глупая непоследовательная жена счастлива.
ГЛАВА 76
Потревоженная вода быстро замерзает
Когда Кошечка и Хансиро добрались до правительственной заставы в Синагаве, Гадюка и Холодный Рис бежали на месте перед ее воротами. Гадюка держал на голове дверь паланкина. Оба носильщика кричали: «Вперед! Вперед!», словно несли весь паланкин целиком.
Солнце уже давно село, слуги зажгли фонари и уже почти закрыли большими ставнями-щитами фасад помещения заставы. Они оставили между ними лишь узкую щель для пассажиров задержавшегося паланкина. Внутри дома станционные письмоводители, окутанные светом фонаря, как коконом, и защищенные званием слуг правительства, заканчивали дневную работу. Сидя на татами, они сгибались над своими низкими столиками, и их кисти летали по бумаге. Вокруг чиновников лежали штабелями свернутые бумажные листы.