— Папочка, «идол — это предмет для поклонения языческого культа. Идолы бывают разные, от деревянных чурбанов и чурок и до жестянок от консервов, оставляемых европейцами в языческих урочищах. Негры племени Гана-Гана поклоняются опрокинутой метле, которой в метелку втыкают два камня, заменяющие глаза. Австралийцы поклоняются синему цвету, намазанному на жертвенник. Дикое племя Тон-куа поклоняется…» Ай! папа, тут неприлично!
Пэгги закрыла лицо руками и вспыхнула, как маков цвет.
— Дай сюда, — сердито пробормотал судья и нетерпеливо придвинул к себе книгу. Тотчас же по лицу его разлилась сладкая и безмятежная улыбка человека, свободного в собственных рефлексах по причине законного вдовства. «Дикое племя Тон-куа поклоняется двойному плоду мангуби, напоминающему две груди молодой женщины».
— Гм! — прошептал судья. — Положительно, этот Кенворти садист! С каким жестокосердием он лишил несчастного молодого туземца экваториального солнца и предметов религиозного культа. Правда, туземец прибыл в Англию за штанами майора!.. Но… но я положительно не понимаю, с какой стати он меняет первобытную жизнерадостную религию на штаны этого…
Судья поперхнулся. Он терпеть не мог майора Кавендиша. Для нашего рассказа огромное значение имеет то обстоятельство, что и дочь судьи, Пэгги, терпеть не могла майора.
— Пэгги! — шепнул наконец судья, оглядываясь по сторонам и осторожно подбрасывая себе под самый нос огромный носовой платок. — Видишь ли, душа моя, я должен с тобой посоветоваться. С тех пор, как твоя мать, а моя супруга, вздумала взойти из этого мира к небу, что было ей трудно, Пэгги, очень трудно, имея в виду сердечную астму, я ни разу еще, гм… гм… не был в столь неопределенном состоянии духа!
— В, чем дело, папаша?
— Я подразумеваю, Пэгги, вмешательство в религиозные дела!
Не успел судья договорить этой фразы, а Пэгги вздрогнуть, как дверь в холл отворилась настежь, резкие шаги простучали по каменному полу, и перед судьей очутился сам сыщик Кенворти, в дорожном костюме, дорожной шляпе и с дорожной сумкой через плечо. Ехидные глаза его так и светились дьявольской хитростью.
— Сэр, — проговорил он деловым тоном, — я зашел к вам перед отъездом в Лондон. Поручаю вам пойманного мною язычника и надеюсь, что вы своим талантом добьетесь от него признанья в исповедании культа Кавендиша, тем более, что в случае вашего успеха, сэр, я не премину замолвить на вас словечко во Всемирном банке.
Произнося эту речь не без явного хвастовства и шмыганья носом в сторону хорошенькой Пэгги, мистер Кенворти поднял шляпу и ретировался.
Судья посмотрел на дочь. Дочь посмотрела на судью.
— Теперь ты видишь, Пэгги, в чем дело, — угрюмо произнес блюститель закона, — настоящий честный, первобытный язычник под кровлей моей тюрьмы, и я должен наставлять его в нечестивом кавендишизме, если не хочу лишиться наследственного места! Не бывать этому, Пэгги, клянусь чёртовой матерью майора, не бывать, хотя бы в намять того самого дня, когда я, — тут он ударил себя в грудь, — выгнал проклятого Кавендиша из своего собственного дома!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Пэгги устанавливает племенное происхождение Боба Друка и его религиозные взгляды
Каждому человеку дается от судьбы бенефис. Нет сомнения, что на этот раз бенефис вызвал тому самому ульстерскому извозчику, чьи заплаты на кафтане, пятна на фиакре и зловещие лысины на лошади воспитывали смирение и скромность и держали возницу в стороне от прочих собратий, предмет мгновенного и отчаянного снижения товарных цен.
В эту минуту злополучный возница стоит перед сотней ульстерских жителей и, растопырив руки, описывает свое приключение с идолопоклонником. Не только лавочники, дворники, почтальоны, курьеры слушают его, вытаращив глаза, но даже сами полицейские с булавою в руках, с шашкой наголо, сопровождающие несчастного Боба Друка в тюрьму, остановились и разинули рты.
— Вот он, братцы, как пить-есть он! — орет возница, изо всей силы тыча Друка и захлебываясь от блаженства. — Этот самый, который идолопоклонник, пожиратель огня! Нанимает он меня, братцы, на хорошем языке за двадцать фунтов ехать в замок Кавендиш!..
Возгласы ужаса. Легкий обморок у барышень, стоящих под руку с кавалерами. Два-три кошелька из одного кармана в другой.
— А я, братцы, оборотился и вижу у него во рту синий огонь! Я его за ворот, а он ши-пши — и вдруг ка-ак взвился воздух неизвестно куда. А денежки мои плакали.
Закончив свою речь, возница загоготал в таком восторге, точно плачущие деньги не доводились ему нимало сродни. Между тем ульстерские жители густой толпой окружили полицейских, чтобы насладиться зрелищем живого идолопоклонника.