С этими возвышенными и успокоительными мыслями пастор Арениус направился к падшим женщинам, дабы наставить их добру, принести милосердие и прощение и указать спасительный путь.
Поднявшись на свайную площадку, отец Арениус миновал жирного Апопокаса, тощего Врибезриску и очутился в душной тесноте подушек, среди нескольких десятков молодых женских тел. Полог поднят, звезды озаряют ночлег, и пастор безо всякого труда мог увидеть, что ни одна из спасаемых им овец и не думает спать. Куда бы он ни взглянул, на него, в свою очередь, внимательно и пристально глядели блестящие глаза, — темные, светлые, большие, широко и узко расставленные и без исключения очень красивые. Первая, на кого он наткнулся, была большая белая женщина с рыжими косами, резким ртом и красивым овалом, Сарра из Нортумберленда. Она побывала в десяти европейских притонах и двух азиатских — весьма почтенный стаж для молодой женщины, чтобы убедиться в абсолютной ненадобности лиц духовного звания для людей ее профессии. Ничего удивительного в том, что она крепко выругалась и снова опустила голову на подушку.
— Дети мои, — нежно произнес пастор, опускаясь возле Сарры, — я принес вам не осуждение, а слова милости и прощения.
— Вот тебе и раз, сэр! — воскликнула Сарра, опять подняв голову. — Верно, у меня в ушах звенит. Не хотите ли вы просить у нас прощения за всех власть имущих людей? Эка, захотели! Я лично не прощаю ни на пол соверена и, будучи выбрана делегаткой нашего коллектива, уверена, что и товарищи мои не прощают.
— Бедняжка, — прошептал пастор Арениус, — да размягчит милосердный бог твое окаменевшее сердце. Да заронит в тебя эта ночь семена раскаяния!
Сарра фыркнула от неудачного оборота пасторской речи.
А тем временем с далекой подушки поднялась другая головка: при дневном свете это была очаровательная, хрупкая головка полу-ребенка с голубыми глазами, ямочкой на подбородке и веснушками возле носа. Но сейчас было видно лишь бледное лицо с двумя темными пятнами век.
— Товарищ Сарра, — произнесла она ломанным английским языком, — объясните этому дикому человеку основы социологии!
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Непредвиденная организация женотдела там, где собирались отделать женщин
Таинственная малоазиатская ночь текла по всем своим циклам, воспетым персидскими и арабскими поэтами для добросовестных английских переводчиков, а пастор Арениус, открыв рот и сдвинув седые брови, сидел среди падших женщин и не уставал учиться самым неожиданным вещам, о которых он никогда не подозревал.
Звезды бледнели и потухали. Евфрат покрылся туманом. Шакалы и совы утихли. Хитрый Апопокас давным-давно проснулся, побуждаемый к этому близостью рахат-лукума. Но, услышав разговор миссионера со своим девичником по политграмоте, так и застыл, преисполненный любопытства.
Между тем Арениус был перенесен в область, ничего общего не имевшую ни с грехом, ни с прощением, ни с душей, ни с ее делами. Посвященный рыжей Саррой и маленькой Минни Гербель в простые истины социологии, миссионер долго вздыхал и наконец воскликнул:
— Но… но, милые мои, что же теперь делать?
— Шевелить мозгами! — воскликнула одна из девушек.
— Бороться, — произнесла другая.
— Когда мы думали, как вы, сэр, — вмешалась Cappa, — каждой из нас ничего не оставалось, как напиться и умереть. Но вот эта маленькая саксонка зарядила нас мыслишками почище: теперь мы сорганизовались. У нас ведется работа. Мы учим друг друга разным языкам. И мы размышляем, сударь, — над теми странами и народами, по которым нас волокут неизвестно для чего. — Отец Арениус тяжело вздохнул.
— Эти страны и народы, дорогие мои, я изучал много лет, чтобы принести им свет своей веры. Но за последнее время сомнения посетили меня.
— Вот уж хорошо, что они застали вас дома, сэр, — пробормотала Минни Гербель. — Неужто вы не понимаете, что дело не в свете, а в пушках, капиталах, товарах и рынках?
Увы, пастор Арениус начинал это понимать. Но Апопокас, хотя и спросонок, тоже начал понимать странную манеру учить девиц политграмоте, и ему справедливо показалось, что это не может быть по вкусу американскому джентльмену с чеками. Поэтому он осторожно сполз с насеста, добежал до спящего верблюда, влез в палатку его сиятельства и со всей силы встряхнул румынского князя.