— А если б не колхозницы?
Жесткий рот Андрея изломался, углом поехал на сторону.
— Не знаю. Без «если» на войне не бывает. Там все по-другому переживается.
С улицы доносился шум воды, квохтали на пригреве куры у порога. На ставнях под застрехой шумно дрались воробьи.
— Там получил? — Ольга дотянулась, погладила пальцами ордена и медали на груди Андрея.
— Это за лето сорок второго года. Этот тоже за Дон, а эти, — звякнул двумя медалями, — за разное.
— Скоро вешать некуда будет, братушка.
— Цыц, непутевая! — строго прицыкнула на кухни Филипповна на дочь. — Нехай чистый, да живой вертается.
— Тоже скажете, мама. Скольки приходили: у Андрюшки больше всех.
— Сын Раича, бухгалтера, в герои выбился, — заметила постно Марья Ейбогина, убрала подсолнечную лузгу с губ. Своих в армии у нее никого не было, но она тоже прошла с бабами послушать.
— Толик, Толик? — снова отозвалась Филипповна.
— В газетах было. Юрин в правление приносил. За Сталинград.
— А отец?.. Мать со стыда с младшим уехала куда-то.
— Она же сама, сука, и сгубила мужика, к немцам толкнула его.
Ухватились бабы за свежую тему.
Под окнами протопали три женщины. В платках, фуфайках. Вошли Лукерья Куликова, Варвара Лещенкова, баба Ворониха. Остро запахло простором полей, сырым ветром, талой землей.
— Кажись, кажись, вояка!.. Понахватал! Ростом в деда Данила… Лепи хату новую, Филипповна. Не влезе! Ей-бо! Не влезе!..
Пришли Галич, старик Воронов. Еще мужики и бабы.
— Терпи, Петрович, атаманом будешь. Солдат дома зараз, как христов день.
— Своих не встречал там?
— Насовсем аль как?
— Насовсем, пока выздоровлю.
Андрея теснили вопросами, душили табачищем. Он только на стуле ерзал, спиной снимал побелку со стояка печи. Мужиков интересовала война, политика, женщин — еда, стирка, жаловались на отбившихся от рук детишек, разорение хозяйства.
— Балакают, минер ты?.. А то у нас бабы мины сымают. Поля запаскужены, едят его мухи. Пахать — и не выехать.
— Никак рехнулся, Селиверстыч! — наседкой накинулась Филипповна на Галича. — Отец в поле гонит, учетчиком в бригаду, ты — на мины. Ему по хате не пройтись, и рука подвязана.
— Нам нехай покаже и не лезе сам.
— Ты, Филипповна, гордись сыном. Ишь понацеплял на обе стороны.
— Зараз дома здорово не засидишься.
— А вот и хозяин гребется… Магарыч, Данилыч! — оглушили, не дали порог переступить.
— У тебя, Галич, нос на горькое, как у собаки на ветер.
— Не, не, шуткой не отбояришься!
— Не противься, Данилыч! Такое дело — помогаем!
Воронов и Галич достали по бутылке. Добыла бутылку из-за пазухи и Варвара Лещенкова.
— Нагрела, чертова баба. — Галич услужливо помог Варваре поставить бутылку на стол.
— Не пей. Нам больше останется, — остудила Галича Варвара.
Над синью полей, за курганами, дотлевала малиновая полоска зари, когда Андрей сумел выйти во двор хлебнуть свежего воздуха. В поднебесье отдавался гул воды по ярам, под застрехой никак не могли угомониться опьяневшие за день от тепла воробьи.
Выскользнула на крыльцо и Ольга. С самого утра она тоже не выходила из хаты, стерегла. Оберегая руку, прижалась, задрожала. Он обнял ее здоровой рукой. Оба волновались, дышали часто.
— Андрюшенька, Андрюша! — Не стыдясь, горячая, прижималась она все крепче. — Андрюшенька! — Горло перехватывало, не могла говорить, гладила больную руку и тянулась свежими губами к его губам. — Так и не поговорили. Приходи к нам. Будет только бабушка. Мама с папой на два дня в гости уехали. О-ох! Как же я соскучилась по тебе! Ну почему ты такой? Откуда взялся? Никто, никто, Андрюшенька милый, кроме тебя. Ох! — Прижалась, оттолкнулась. — Одна буду. Смотри! — И, мелко стуча каблуками, побежала, шурша полами шубы.
Вязкая, как закрутевшая грязь, темнота весенних ночей кончилась скоро. Ночи стали светлее: снизу дышала живым теплом первая трава, первая зелень балок и логов, с вечера небо густо засевали звезды и не гасли до самой зари, с каждым днем крепли и множились звуки и запахи. У Сорокиной балки, в заматеревших за войну бурьянах, появились дрофы, сторожкие, тяжелые в беге птицы. Андрей видел их несколько раз издали. Близко не подпускали. Воронов сказывал, будто дрофы водились и в ту войну. А так в их краях они гости редкие.