В рощах начинали просыпаться уцелевшие птицы. Из балок выплывал отфильтрованный зоревой прохладой медвяный настой трав, В небе нелепо и смешно застрял яркий серп месяца. В расступавшихся пыльных сумерках отчетливее обозначились картины дневного боя. Немецкие танкисты — в коротеньких черных куртках с розовыми петлицами на воротниках.
«Зачем им розовые петлицы?.. Как быку красная тряпка», — думал Кленов, обходя воронку и перепрыгивая траншею. На спине дюжего детины куртка выгорела. Он, видимо, хотел стянуть ее. Так и лежал на животе с заломленными назад руками.
К холмам и лесу отходили бойцы частей, бывших впереди. Почти все раненые и странно молчаливые. На вопросы даже не оборачивались. Там, откуда они шли, остались их убитые товарищи, изуродованная техника. У них, живых, не было времени даже проститься по-настоящему с теми, кто оставался. Они отходили, чтобы снова стать на пути осатаневших и опьяненных кровью гитлеровских головорезов.
Смерть в минувший день была сытой. Она хозяйкой бродила по вытоптанным полям пшеницы, раздавленным окопам, вырубленным железным смерчем рощам.
Где-то совсем рядом ударил коростель. Ему с горловым клекотком отозвалась самочка. Лейтенант Лысенков оторвался от бритья, под глазами собрались пучки морщин: «Ах, дьяволы!..» Покосился на солдата, читавшего письмо.
— Не успеешь!
— Успею. — Толстые губы солдата морщатся, вытягиваются трубкой. Меж бровей то распустятся, то вновь обозначатся напряженные морщинки. — Про картошку моя пишет. Уродилась. Слава богу, в зиму с харчем будут. — Из глубоких глазниц на лейтенанта лучатся радостью глаза солдата. — Трое их у меня. Два сына…
Тетка Дарья вылезла из погреба, подумала и оставила дверцу открытой.
Немцы под сараем громко галдели, гремели крышками котелков и фляг у цибарки с молоком. Прикладок сена рядом с сараем разбили, разнесли ногами по всему двору. Костлявый, рыжий, в желтой майке, вытирая губы, требовательно манил рукой.
— Стиркать, понимаешь? Гут стиркать. Шнель! Шнель!
— Мыла нет. — Преодолевая брезгливость и страх, тетка Дарья приняла узелок, показала, как трет пустой горстью. — Мыла.
Под сараем и у танка загоготали снова, пошлепали пятнистую громадину по бокам. Тетка Дарья уловила, однако, показное, насильственное в смехе немцев. Для нее смеялись. Вторая машина в изуродованном вишеннике была еще больше и страшнее. Пушки вчера у дороги вдавили в землю — смотреть страшно. Убитых похоронить разрешили. Жарко. Заразы боятся. Командира, приходившего за лопатами, женщины нашли в канавке присыпанным. Решили снять Звезду с него. Он заморгал, зашевелился вдруг: «Живой я…» Под шумок бабы спрятали его на чердаке кузницы в тряпье и истлевших конопляных оческах…
«Господи, что же будет?..»
Пока стирала, развешивала провонявшее чужим потом белье, немцы сгрудились у зева погреба, требовали, чтобы дочки вышли к ним.
— Немножко тринкен. Выпить!..
Долговязый Петер принес с огорода в подоле майки помидоры, огурцы.
Задребезжали и вылетели со звоном мутные от зноя стекла в окнах, колыхнулся горячий воздух. Над соломенными крышами хат прокатился тяжкий гул.
— Рус! Рус! — Коренастый стариковатый немец споткнулся посреди двора, почесал ушибленное колено.
За буграми загремело снова. Бухнуло дверью в соседнем дворе. Немцы переглянулись, засуетились. Громадные, как стога сена, из дворов стали выползать танки…
… За полдень небо почернело, и солнце в тусклом черном нимбе ныряло в земляном тумане и дыме пожаров, как при затмении.
Немцы, как и накануне, рвались вперед и вроде бы продвигались, но бой не утихал и там, где они только что прошли.
В первой же контратаке Турецкий увидел, как из-под разбитого «тигра» вылезли восемь человек и пошли навстречу немцам. Черные, израненные, глухие, безголосые. Сбросили пьяных гитлеровцев с высоты, попросили попить, поесть и снова полезли в свои окопы.
Как стало известно уже потом, немецким авиаразведчикам было приказано следить за бегством русских, не прозевать начала его, чтобы навалиться на бегущих и передавить их гусеницами. Давить, однако, было некого. Никто не бежал. Гитлеровцы тыкались в разные стороны: искали брешь, стыки. Стада в сотни железных чудищ в слепой ярости кидались из стороны в сторону и всюду натыкались на глухую неподвижную оборону. Из полузаваленных окопов им навстречу поднимались измазанные землей и кровью русские солдаты. Они не покидали своих окопов, пушек, танков, и немцы начали терять уверенность в своих «тиграх» и «фердинандах», уверенность в самих себе.