— Скорее всего, у Мамонов. Там он с Москаля лупит. С Москаля у него оба Мамона и Журавка как на ладони. — Дед вытянул шею, прислушался, пошамкал беззубым ртом. — И до таких, как ты, очередь дошла. До детей… Эх-хе-хе. — Крючковатые пальцы забегали, заскребли по палатке, задохнулся в сухом кашле.
— Мой год гуляет, дед. Я своей охотой пошел. — Андрей натянул сапоги, вытряхнул из головы мелкую зернь пырея, встал. — До чего же ветхий, дед. Хоть обручи на тебя насаживай, того и гляди, рассыпешься, а липучий — спасу нет… Сидишь, точишь меня, а трава в огороде перестаивает, деревенеет. Давай косу. Выспался…
Пока косили (Андрей косил, дед сидел на меже — ноги в канаву, слепо моргал), над хутором безотлучно кружила «рама». С обдонских меловых высот лениво выстукивали немецкие пулеметы. С низовой стороны, сшивая желто-синие полотнища палящего зноя, скороговоркой басовито отвечали им «максимы».
По утоптанной гулкой дорожке к колодцу зашлепали босые ноги; бежала Клава, дедова внучка.
— Зараз мы и ей задание дадим. — Напрягая слезящиеся глаза, дед подождал, пока внучка подбежала ближе, потребовал: — Ты нам кваску холодненького из погреба. — Поскреб ногтем на щеке ручьистые следы пота, пожалел: — Ловок, гляжу я на тебя, и до работы охочий, а я уже и на огородное пугало не гожусь. Ворона не испужается меня.
Обливая бороду, дед напился квасу и, сидя в борозде, задремал.
— Отдохни и ты, — не спуская с Андрея узких щелок сощуренных глаз, предложила Клава. Она присела в борозду рядом с дедом, оперлась локтями в колени и зажала в ладошках лицо. — Вечером придешь к клубу?
— Ночью, наверное, снова мины на берегу ставить будем. — Андрей стянул через голову гимнастерку, нагреб в кучу травы, устроился напротив, — Хочешь, ландышей еще принесу?.. По кустам их много.
Клава посмотрела на загорелое лицо, шею, мускулистые плечи и грудь Андрея, вздохнула.
— Боюсь, когда ты за Дон уходишь. Всякий раз… Гришка, годок твой с нашего хутора, хочет к вам проситься. — Придвинулась вплотную. Круглое плечо Андрея блестело, во впадинках ключиц — тени. На щеке и верхней губе Андрея золотился мягкий пушок. — Соскучился небось по своей?
Андрей вздрогнул при последних словах Клавы. Ольга неотступно была в его мыслях — верно. В свободные минуты он закрывал глаза и видел ее, говорил ей нежные горячие слова. Порой ему казалось, что любовь его такая маленькая и смешная в сравнении с этим огромным миром, страданиями и переживаниями людей. Порой же она заполняла его до краев, вмещала в себя и этот мир под солнцем со всеми его радостями и болями.
Губы Андрея, как от внутреннего толчка, подрожали в тревожной и выжидательной улыбке. Клава ничего не сказала.
— Ждешь ведь, чего таишься? — ревниво отметила эту улыбку Клава.
— А тебе зачем?
— Да так. — Хотела сказать как можно равнодушнее. Не получилось. Не научилась обманывать еще. Большеглазое скуластенькое лицо с рыжиной веснушек обиженно поскучнело.
— У вас свои парни дома. Да и вообще, сейчас женихов хоть пруд пруди.
— Хватает.
Надутый вид Клавы рассмешил Андрея. Наклонился к ней, тронул за руку:
— Эх, Клава, Клава, скорей бы войне конец.
Клава удивленно посмотрела в широко расставленные серые глаза Андрея, провела ладошкой по загорелым сбитым коленкам.
— Вы долго еще простоите здесь?
— Начальство мне не докладывает, Клава… А ты все без подружек. Одна.
— Следишь? — радостно вскинула брови, помигала глазами.
— Когда мне следить. Вижу: одна все.
— Каза-а-нцев! — рявкнули со двора. — Где тебя черт носит! — На полдорожке встретил хмурый Жуховский. Он кинул косой взгляд на высокую голенастую Клаву, крутые острые бугорки ее девичьих грудей под линялым платьем, понимающе хмыкнул. — Комбат ищет. Торопись, в общем. — Еще раз глянул на застывшее в испуге лицо девушки и, грохая по каменно блестевшей дорожке добротными сапогами, удалился к раззявленной калитке.
Андрей виновато пожал плечами: «Сама, мол, видишь».
Минут через десять Андрей проскакал верхом по улице. У двора придержал коня, крикнул ждавшей Клаве:
— Похоже — вечером свободен буду. Свезу вот в дивизию, и все. — Наклонился с седла, блеснули сахарно-синие подковки зубов. — Вырвусь, жди!..
Ночью саперный батальон подняли по тревоге и перебросили километров на тридцать вверх по Дону, в Нижний Мамон. Мучимые неизвестностью, злые оттого, что стронули с обжитого места, люди шли молча. По лесу, каким шли, теснились хозяйственные части. Кое-где у землянок не спали, курили, кидали идущим пару вопросов из любопытства. В диких темных зарослях стонали горлицы, сонно возились разбуженные птицы. Горьковато пахло прошлогодним прелым листом и пресной сыростью чакана у небольших озер. С обдонских высот взлетали ракеты. Их свет дрожал в подкрылках дымных бесплодных туч. По лесу, освещенному сверху, разбегались угольные тени деревьев. Когда ракеты гасли, слышнее становился топот множества ног, тяжелое дыхание людей, резче запах пота.