По улице, оставляя за собою снежный вихрь и черную гарь, прогрохотал Т-34. За ним другой, третий… Скрипели полозьями сани, в лямках на лыжах тянули пулеметы, теряя клубочки пара изо рта, шли пехотинцы.
Атаки пехоты под Орехово, Гадючьим захлебнулись. Получилось все довольно просто. Точного начертания переднего края противника разведка не имела. Считалось, что передний край итальянцев проходит по подошве Подъемного лога. На самом деле он проходил по гребню его. У подошвы находилось только боевое охранение, которое с началом артподготовки отошло, и артиллерия лупила по пустому месту. Поправки в период артподготовки из-за плотного тумана внести не удалось, и поэтому система огня противника нарушена не была. Медлить было опасно, и в бой было решено ввести танковые корпуса.
С этими новостями, проваливаясь в снег и спотыкаясь на голых местах о неровности хлебного поля, и спешил Турецкий.
— Заводи! Вперед! — просигналил Турецкий руками.
На своем берегу Подъемного лога танки остановились. Меж опаленного морозами и мертво вызванивавшего наледью чернобыла и татарника под противоположным берегом ломаной цепочкой пятнила снег своя пехота. По этой цепочке опустошающим смерчем метались разрывы. То в одном, то в другом месте поднимались, должно быть, командиры и тут же падали, срезанные пулеметными очередями из дзотов. Через лог по пояс в снегу брели раненые, матерились.
— Он на горе, а мы на снегу перед ним, как мыши!
— Бреет спасу нет!
Танки выстроились в линию и, набирая скорость, стали спускаться в лог. Вразнобой и резко ударили пушки. Миновали окопы итальянского охранения. На черном снегу валялись трупы. Их уже успело притрусить молодым снежком. Кленов захлопнул люк совсем, оглянулся: капитан, командир орудия, заряжающий — все впились взглядами в гребень высоты. Все было там, за этим синевато-сахарным, в черных оспинах разрывов гребнем. Надвинул глубже танкошлем, приник к триплексу. Броневые задрайки люка отвинчены и выброшены. На защелке болтался кусок веревки. Традиция, введенная и проверенная механиками, не раз горевшими в танках. Попробуй открыть перебитыми руками задрайки, а веревку и зубами можно дернуть — трассион выбросит люк. Рукавицы мешали. Снял. Положил на сиденье под себя. От рук валил пар, хотя спину и бил неудержимый озноб. Слепяще-радужная степь надвигалась томяще медленно, ломила глаза. Нетронутую целину ее перед танком переползали седые косицы поземки.
Живые в снегу меж чернобыла, не поднимая головы, заворочались на грохот. На мокрых от таявшего снега лицах — непогасшая горячка боя и беспомощность.
Три гулких взрыва потрясли лог почти одновременно. Кленов видел, как в машине, шедшей справа, вылетели два средних катка, и из-под башни сразу же поползли зловещие языки дыма. Из машины никто не выскакивал.
— Стой! Назад! — Турецкий оглянулся на голубоватый след в снегу, плотнее прижал ларингофоны к горлу. — Своим следом! Своим следом назад!..
Танки отошли к окопам итальянского боевого охранения, остановились. И тут же, взвихрив снег, подкатил Т-34 комбрига. Уже по виду комбрига Турецкий знал, о чем тот спросит и что прикажет, и смело встретил свирепый взгляд его.
— Мины!
Комбриг, кажется, только и ждал этого слова, чтобы рассвирепеть окончательно. Обычно добрые и внимательные глаза простого собою комбрига пылали гневом. Придерживая рукою огромный планшет, в одном комбинезоне, без полушубка, он спрыгнул в снег и пошел к танку Турецкого.
— Приказ комкора слышал! Слышал! Вперед!
— Здесь весь батальон останется, товарищ подполковник! — повысил голос и Турецкий.
— Другие пройдут! — От широкой круглой спины комбрига валил пар, на безбровом бабьем лице пятнами перекипал неровный румянец. — Ко мне! — махнул он рукой, добрался до танка, тяжело навалился на горячий лист кормовой брони под выхлопными и огреб мелкие сосульки с усов и надбровных бугров. — Отбуксируй подбитые и дошли по их следу один-два.
Посланные подорвались метров через пятнадцать. Самохин, механик одной из машин, молодой паренек, весельчак и балагур, любимец всего батальона, выпрыгнул в люк и как-то тяжело и неловко закружился на месте, будто приплясывал, и ловил растопыренными руками опору. Вдруг под левой ногой у него выросло оранжевое, с острыми закраинцами пламя, и Самохин упал. Его вытащили к окопам итальянцев. Самохин был в памяти, не стонал, а только сгребал вокруг себя снег и жадно, по-волчьи, хватал его губами. Рваная мокрая штанина левой ноги тяжелела, снег вокруг нее набухал, расплывался.
— Убитый я… Все — убитый, — шептал он, не отрывая меркнущего и тупеющего взгляда от штанины и снега под нею.