Изо рта его, смрадного, бурого, проеденного червями, посыпались искры. Они облаком накрыли Конхобара… Нет, то место, где он только что стоял.
Альбианский герой не проронил ни слова. Едва сраженье началось — не отвлекайся на болтовню. Его враг придерживался тех же самых правил.
Конхобар шагнул вправо — и через миг влево, резанув мечом. Он метил в сочленение шеи и головы, надеясь задеть трахею. Но демон отклонился, и лезвие прошло в каком-то пальце от цели. Конхобар молча принял это, на ходу меняя направленье удара, — и получил удар в бок. Из рук демона в альбианца врезался ком льда, чистого-чистого, за исключением ядра. В глубине воцарилась тьма. Ударившись, лед раскололся на мириады частей, и облако тьмы окутало героя. Конхобар выпрыгнул из этого облака, широко раскрыв глаза и пропев на родном языке что-то.
Демон не успел увернуться от сиреневой волны: лепестки дивного цветка, распространяя вокруг дивное благоуханье, окружили врага. А меньше чем через миг сирень взорвалась, и волна удара хлынула вглубь, в демона. Тот заорал, крича что-то на древнем языке, забытом в Двенадцатиградье. Но даже спустя века — помимо веков — было понятно: демон проклинал Конхобара и все живое на свете.
Конхобара не позволил себе торжествовать. Он ударил еще раз. И еще. Он крутил «восьмерку», метя не в трахею и не в грудь — в самого демона. Удар. Еще удар. Клинок, пружиня, отскочил, и альбианец отлетел назад. Он упал в подлеску, и та смягчила удар. Перекатился — и цветы завяли, приняв в себя облачко непроглядной тьмы. Умирала сама реальность вокруг них — и они умирали вместе с ней.
Конхобар вскочил на ноги, как нельзя вовремя: огненный серп, обуглив сам воздух, пролетел у самого плеча. Кожу ожгло нестерпимой болью, но альбианец молчал. Все семь его глаз вглядывались в то, что было, есть и будет, выискивая слабое место демона. Но тот менялся каждое мгновенье, и тяжко было отыскать прореху в защите чужестранца.
Демон резко взмахнул руками, крест-накрест, и прямо с его обугленных рук полетели шипы мерзко-зеленого цвета. Они впились в пол, в потолок, в стены, — и в воздух в том месте, где только что стоял Конхобар. Демон замешкался, выискивая пропавшего врага, — и герой ударил. Оттолкнувшись от угла, он бросился всем своим телом вперед, упираясь в заветный клинок.
Демон успел обернуться — но не увернуться. Меч прошел сквозь металл и кожу нездешнего доспеха и вышел с той стороны. В глубине глаз демона заплескалась тьма. Конхобар почти улыбнулся сквозь потоки пота.
— Знаешь, когда стоит наносить удары? — внезапно раздался голос прямо внутри ушей, в мозгу Конхобара.
Губы-пакля демона склонились над виском альбианского необоримого героя.
— Когда он уже нанес удар и не может… не успевает увернуться, чтоб… — слова слились в клекотанье.
Только сейчас Конхобар почувствовал холод. Взгляд его упал вниз, на грудь.
Из нее торчала только рукоятка кинжала. Таких Конхобара прежде не видел — и никогда не увидит. По рукоятке стекала кровь, которая вот-вот начнет литься потоком.
— Но… Я… — альбианец впервые в жизни был удивлен. Я… Я… е…
Губы холодели, он не чувствовал пальцев рук. Дышать было больно, очень больно.
— Я не успел воплотиться, — понял недосказанный вопрос демон. — Не все воплотилось… Ты ударил в пустоту… Тебе б подождать, носитель древней анимы… В тот раз ты бы столь же нетерпелив. Но — победил. А я умею ждать… Я всегда умел ждать…
— П… лятый… На… со… — только и сумел выдохнуть Конхобар.
Все семь его зрачков потухли. Душа-анима покидала тело альбианского героя, забирая последнее тепло.
— А я не Нарсо… — клекотанье, переходившее в гортанный, мерзкий до невозможности хохот.
Они сидели во дворце. Конечно, видевшие столицу Государство приняли бы это за сарайчик, — но разве много осталось знатоков? Молодые поколения не знали ничего прекраснее Города, выросшего на берегу моря. Воздух бороздили алы катерг и дромонов, на приколе стояли центурии лодок. От поплавков и парусов рябило в глазах. И до чего же прекрасной была эта рябь!
Город вот уже двадцатый год вел войну не на жизнь, но насмерть. И казалось, победа вот-вот будет одержана. Без помощи со стороны Государства, полузабытой родины, благодаря лишь собственной мощи (ну и самую малость, чуть-чуть — отрядам орков-союзников), — они выстояли. Чужеземцев почти подчинили воле великого Нарсеса, чей лик был темен: не тени даже, тучи пролегли под глазами великого стратига. Облаченный в стародавний доспех, которых почти не осталось даже у ветеранов, он посылал легионы в атаку единым мановением.