Любящая тебя бабушка Глосспан».
Лексингтон, который всегда все делал так, как велела ему бабушка, спрятал деньги в карман, надел пару башмаков и чистую рубашку и спустился с горы в деревню, где жил доктор.
— Старуха Глосспан? — изумился доктор. — Боже мой, она что же — умерла?
— Конечно умерла, — ответил юноша. — Если вы сходите со мной, я выкопаю ее, и вы сами сможете в этом убедиться.
— И глубоко вы ее закопали? — спросил доктор.
— Думаю, футов на шесть-семь.
— И давно?
— Да часов восемь назад.
— Значит, точно умерла, — объявил доктор. — Вот свидетельство.
Затем наш герой отправился в город Нью-Йорк, чтобы разыскать мистера Самьюэла Цукермана. Путешествовал он пешком, спал под заборами, питался ягодами и лекарственными травами, и на то, чтобы добраться до этого громадного города, у него ушло шестнадцать дней.
— Какое сказочное место! — воскликнул Лексингтон, остановившись на углу Пятьдесят седьмой улицы и Пятой авеню и оглядываясь вокруг. — Нигде нет ни коров, ни цыплят, и ни одна из женщин нисколько не похожа на бабушку Глосспан.
Что же до мистера Самьюэла Цукермана, то таких Лексингтон вообще никогда не видывал.
Это был маленький, рыхлый человечек с лиловато-синей челюстью и огромным красным носом, и, когда он улыбался, в разных точках его рта самым чудесным образом сверкало золото. Приняв Лексингтона в своем роскошном кабинете, он горячо пожал ему руку и поздравил со смертью бабушки.
— Полагаю, вы знали, что ваша любимая, дорогая опекунша обладала значительным состоянием? — спросил он.
— Вы имеете в виду коров и цыплят?
— Я имею в виду полмиллиона зелененьких.
— Сколько?
— Полмиллиона долларов, мой мальчик. И все это она оставила вам.
Мистер Цукерман откинулся в кресле и стиснул руки, положив их на свое рыхлое брюшко. При этом он принялся незаметно просовывать свой правый указательный палец за жилетку и под рубашку, намереваясь почесать кожу около пупка — любимое его упражнение, доставляющее особое удовольствие.
— Разумеется, мне придется удержать пятьдесят процентов за мои услуги, — сказал он, — но тем не менее у вас останется двести пятьдесят кусков.
— Я богат! — вскричал Лексингтон. — Это прекрасно! Когда я могу получить деньги?
— Хм, — пробормотал мистер Цукерман, — да вам везет. К счастью, я в весьма сердечных отношениях с налоговой службой и смогу убедить их отказаться от обязательств, сопряженных и со смертью, и с выплатой налогов.
— Как это любезно с вашей стороны, — пробормотал Лексингтон.
— Естественно, я должен буду выплатить кое-кому кое-какой гонорар.
— Как скажете, мистер Цукерман.
— Думаю, сотни тысяч будет достаточно.
— Боже праведный, а не чересчур ли это много?
— Никогда не скупитесь на чаевые налоговому инспектору или полицейскому, — сказал мистер Цукерман. — Запомните это.
— Но сколько же у меня останется? — робко спросил юноша.
— Сто пятьдесят тысяч. Однако из этого вам придется понести и похоронные расходы.
— Похоронные расходы?
— Вам нужно рассчитаться с бюро похоронных принадлежностей. Вы, конечно, знаете об этом?
— Но я сам ее похоронил, мистер Цукерман, за коровником.
— Не сомневаюсь, — сказал адвокат. — И что же?
— Я не обращался в бюро похоронных принадлежностей.
— Послушайте, — произнес мистер Цукерман. — Вы, может, и не знаете, но в этом штате существует закон, который гласит, что ни один владелец завещания не имеет права получить ни единого гроша из своего наследства, пока полностью не расплатится с бюро похоронных принадлежностей.
— Вы хотите сказать, что таков закон?
— Разумеется, таков закон, и к тому же очень хороший. Бюро похоронных принадлежностей — один из самых замечательных национальных институтов. Его следует защищать всеми доступными средствами.
Сам мистер Цукерман вместе с группой патриотически настроенных докторов руководил корпорацией, которая владела в городе сетью из девяти всегда готовых принять посетителей бюро похоронных принадлежностей, не говоря уже о фабрике по изготовлению гробов в Бруклине и высшей школе мастеров бальзамирования на Вашингтонских холмах. Вот почему торжества по случаю смерти были в глазах мистера Цукермана глубоко религиозным процессом. Все это волновало его так же, можно сказать, глубоко, как рождение Христа волновало лавочника.
— Вы не имели права вот так вот пойти и закопать свою бабушку, — сказал он. — Ни малейшего.