Плохая погода - мой враг. Школы у нас еще нет, на улицу носа не высунешь. С утра мы заканчиваем чистку и уборку. Но во второй половине дня ребята не заняты. Не заняты их руки, головы. Тут легко вспомнить о картах, об орлянке. Тянет завести разговор о том, как хорошо "на воле". В клубе собраться еще нельзя - там чисто, но пусто. В столовой неуютно, шумно, в перерывах между едой здесь идет уборка. Куда деваться?
- После обеда соберитесь в первой спальне, - говорю я. - Я к вам приду, потолкуем.
Первая спальня - самая большая и просторная, самая светлая - в три окна, а окна высокие и вымыты чисто-начисто. Кровати аккуратно застланы, на каждой белеет подушка. Ребята сидят по двое, по трое, кое-кто, скинув башмаки, забрался на кровать с ногами. Я подсаживаюсь к Жукову (тут же примостились круглолицый Павлуша Стеклов и Петька Кизимов) и вынимаю из походной сумки, всегда висящей через плечо, пачку фотографий.
- Да, - говорю я, - совсем забыл: чтоб мне с папиросой никто на глаза не попадался.
- А у нас никто особенно не курит, - говорит Жуков.
- Уж не знаю, особенно или не особенно, а курильщики есть. Иначе зачем бы у меня пропал портсигар? Видно, кому-то невтерпеж было закурить.
Я не делаю никакой паузы, ие смотрю, какое впечатление произвели на ребят мои слова. Мне важно одно: они должны знать. И тот, кто украл, должен знать: я молчал не потому, что примирился с пропажей или не обратил на нее внимания. Я знаю, помню, а почему ничего не предпринимаю - это мое дело. Может, я и виновника знаю, да тоже молчу, как молчал до сих пор?
- А теперь поглядите, - продолжаю я, - вот это Харьковский детский дом, где я работал до вас. Только он называется коммуной. Коммуна имени Дзержинского.
Я сам давно не смотрел эти снимки, и они для меня - словно привет издалека. Первая карточка, которая попадается мне и идет по рукам, - два мальчугана, две сияющие улыбки: Володя Зорень и Ваня Зайченко.
Ребята очень заинтересованы моим сообщением насчет портсигара. Однако и фотографии требуют объяснений.
- Кто это? - спрашивает Стеклов-младший.
- Это связисты. Дай им поручение разыскать кого-нибудь, принести что-нибудь, передать - вмиг сделают. Где угодно разыщут человека. А вот это мы в Ялту ездили, в Крым.
На снимке - стройные ряды дзержинцев, по шести в ряд. Ослепительно белые рубашки. Впереди - знаменная бригада: торжественные и строгие лица, безупречная выправка. Вокруг - платаны и прочая южная экзотика.
- Ишь ты, каждое лето ездили в разные места! Вот, наверно, всего повидали! - с завистью говорят ребята, выслушав мои объяснения.
Я показываю еще и еще снимки. Общее изумление вызывает самый вид коммуны - большое здание с башнями по бокам, и перед ним - пышные цветники.
- Скажи пожалуйста, настоящий дворец! Вот это живут!
И вдруг среди этих удивленных, восторженных, завистливых возгласов раздается неожиданный вопрос:
- А в коммуне Дзержинского есть карцер?
Мы все оборачиваемся. Это спросил мальчик, которого я заметил в первый же день: мне запомнилось, с какой хозяйской уверенностью, не спеша он раздавал белый хлеб окружившим его ребятам. Зовут его Андрей Репин. Он тогда оказался единственным, кому ничего не надо было менять - всё, от рубашки до башмаков, было на нем новое и чистое, и даже на шее - пестрый шелковый шарф. Я и тогда заметил, какие у него тонкие, правильные черты лица. Потом приметил другое: когда все работали, этот красивый и чистенький мальчик больше прохаживался по двору, осматриваясь и наблюдая, словно он впервые пришел сюда минуту назад. Встречаясь со мной взглядом, он не отводил глаз глаза тоже красивые, голубые, под темными, гораздо темнее волос, ресницами, - он улыбался, и в улыбке - смесь приветливости и затаенной насмешки.
- Нет, карцера там нет и быть не может, - отвечаю я ему. - Коммунары добрые друзья и товарищи, им незачем запирать друг друга на замок.
- И чего спрашивает! - почти обиженно ворчит кто-то.
- Ты, видно, не понимаешь, Репин, - продолжаю я. - Зачем коммунарам лишать друг друга свободы? Они сумели своими руками построить завод, они создали для себя чудесную жизнь, интересную и разумную. Зачем им карцер?
Не ответив, он слегка наклоняет голову. Я не уверен, что это знак согласия.
Еще и еще фотографии ходят по рукам. Подолгу, сосредоточенно разглядывает их Сергей Стеклов. Глебов выхватывает карточки у соседей, не давая им рассмотреть толком. Ребята из отряда Короля прежде передают карточки своему командиру и только потом смотрят сами. А он принимает это как должное и смотрит с любопытством, изучающе, не пропуская ни одной мелочи. Одни разглядывают эти кусочки жизни дзержинцев удивленно, другие недоверчиво, третьи - с нетерпеливым интересом, который всего скорее переходит в потребность действия.
Пускаю по рукам еще один снимок, объясняю: сигналисты. Они горном будят коммуну по утрам. Они дают сигнал на обед, на работу, на собрание, сигнал тревоги и сигнал спать. Они много разных сигналов знают - на любой случай.
- А у нас звонок. Что вставать, что спать, что обедать - все одинаково! - говорит Петька.
- "У нас, у нас"! - ворчит кто-то в ответ. - То у нас, а то у них. Нечего и сравнивать.
Петька сникает. И еще на двух-трех лицах я читаю уныние, обиду. И тогда я говорю:
- А почему же не сравнивать? И у нас будет горн, и у нас будут сигналисты. Вы думаете, коммунарам все так само с неба и свалилось? И экскурсии в Крым, и хорошие костюмы, и цветы? Они всё сами заработали, своими руками сделали. А вы что же, не сумеете? Не забыли еще, что у вас тут было три дня назад?
Я припомнил им грязного Петьку в одном башмаке, и ребят, спящих в одежде на кроватях без простынь, и Коршунова, который вопил, сидя в изоляторе.
- Вот вам уже смешно вспомнить, как вы тут грязью зарастали, а давно ли это было? А сейчас не стыдно вокруг посмотреть - всюду чистота. Разве вот ваша спальня такая, как была?
- Спальня ничего, - отзывается Коршунов и добавляет мечтательно: - Вот бы еще занавески на окна...
- Ага, занавески! - совсем уже лирически подхватывает Петька. - И цветы тоже.