Неприятные новости. Часть 1.
Your Molly has never been false, she declares,
Since last time we parted at Wapping Old Stairs...
Wapping Old Stairs
Этим утром жители небольшого городка под названием Иль-Гавен не спешили просыпаться. Пока на востоке приветственно розовели первые солнечные лучи, служащие, рабочие, продавцы и доктора оставались нежиться в своих постелях, спрятавшись за наглухо задернутыми оконными шторами. Никто не торопился прогревать двигатель автомобиля, не выходил на утреннюю зарядку, не бежал в магазин за недостающим пакетом молока или булкой свежего хлеба. За ночь город по традиции занесло слоем рыхлого, пушистого снега, и единственные следы, которые можно было обнаружить сейчас, принадлежали неподчиняющимся никаким людским устоям птицам и домашним животным. Дома, укутанные толстыми, сверкающими на свету, белыми одеялами, стояли в тиши, отдыхая от каждодневой рутины и суеты своих жильцов. На несколько часов город словно вымер, но это был его праздник. И праздник его утомленных обитателей.
В Иль-Гавене этот день гордо наименовался Праздником Зимы и Труда. Единственный день в году, которого с равным нетерпением ждали как взрослые, так и дети. Взрослым он сулил долгожданный дополнительный выходной, когда каждый мог провести время с семьей, встретиться с родственниками и друзьями вне зависимости от графиков смен и без опасения быть выдернутым из теплой компании злым работодателем. Магазины, автозаправочная станция, больница, городские учреждения были закрыты. На местах оставались лишь единичные невезучие сотрудники, без которых город никак не мог обойтись. Для детей он означал начало длительных зимних каникул, когда не нужно было посещать школу, спортивные секции, делать уроки и терпеть родительское недовольство по поводу рядовых детских неуспехов.
Начинать праздновать День Зимы и Труда было принято с вечера предыдущего дня в узком семейном кругу. Загодя заботливые матери готовили праздничный стол, главным элементом которого было баранье мясо в разных его вариациях: шашлык, рагу, ребрышки, жаркое, стейки. Еще одним особым символом этого праздника было приготовление пищи в домашнем камине. У каждой уважающей себя семьи в Иль-Гаване был камин. Иногда зимы бывали настолько теплыми, что камин разжигался лишь единожды в году – накануне и в праздничную ночь. Ближе к полуночи все члены семьи собирались вокруг камина, в полутьме зачарованно наблюдали за огнем, душевно беседовали, пили красное вино и ели мясо, изредка опаляя его над языками естественного огненного пламени. Всю ночь над городом висело тучное облако дыма, создаваемое сотнями скворчащих труб и дымоходов, и лишь под утро порывистый ветер уносил его куда-то юг, обнажая взгляду румяную зарь.
К рассвету камин уже никто не топил: все мирно спали, предвкушая насыщенный визитами день. Однако в этот раз что-то пошло не по плану. Вплоть до появления первых солнечных лучей один из домов на центральной улице города яростно пыхтел, извергая из себя клубами дым.
Эбигейл Леневё всю ночь просидела возле печи, то и дело подбрасывая щепки в огонь. Сине-красное пламя то почти угасало, стремясь к завершению праздничного ритуала, то мучительно разгоралось с новой силой. В комнате было невыносимо жарко. Раскрасневшаяся, словно только что вышедшая из сауны, она сидела напротив камина и монотонно шевелила угли кочергой. Время от времени Эбигейл подходила к окну, открывала его настежь, вдыхала свежий морозный воздух улицы и пристально вглядывалась в горизонт. Ее круглые зеленые глазки тревожно бегали по очертаниям соседних домов, изучали пустые дороги и сады, стремясь заметить хоть какое-то движение в округе. Но все было впустую. Насытившись свежестью сполна, она бледными дрожащими руками закрывала окно и возвращалась к камину.
Эбигейл низко нагнулась над камином, так, чтобы отчетливо видеть, как методично пламя съедает дерево, окрашивая его в пепельно-серый. Праздничный макияж, не выдержав высоких температур, поплыл уже как пару часов тому назад, оставив после себя лишь черные пятна под глазами и на скулах женщины. Старательно накрученные прошлым вечером светлые локоны спутались и превратились в мочалку. Сейчас они ей только мешали, поэтому она собрала их в тугой пучок на макушке, оголив хрупкую шею и сделав слишком явной угловатость, массивность нижней челюсти. Ее черное длинное платье в пайетках задралось, и из-под него выглядывали два тонких, гладко выбритых бедра. В углу комнаты валялись скомканные новенькие чулки, примерно там же покоились лакированные черные туфли на огромном каблуке.