Здесь слишком много солнца... она, кажется, умерла. Ты чувствуешь облегчение?
Господи, помилуй, начал молиться Арнис, огради меня силой Животворящего Креста твоего...
Шорох заставил его открыть глаза. Арнис вздрогнул всем телом. Прямо над ним, пошатываясь, стоял старик с широко раскрытыми слепыми глазами, в расхлюстанной больничной рубашке. Проводки и шнуры тянулись за ним от койки.
– Ложись, – прошептал Арнис, уже понимая, что случилось.
– Умирают всегда другие, не так ли? – старик говорил громким шепотом, не разжимая губ при этом. Голос шел у него изнутри.
– Ты убьешь его.
– Я убью его, – радостно согласился старик.
– Я вызову медсестру...
– Позови! – обрадованно сказал тот же голос, – позови, дверь откроется – и он упадет. Умирать должны другие, верно? Вот и Нико погиб. А ты – ты будешь жить, я тебе обещаю... ты будешь жить.
Арнис беззвучно застонал.
– Оставь меня в покое. И его. Прошу тебя. Положи его обратно. Господи... Отче наш, сущий на небесах...
Старик угрожающе качнулся.
– Молись... я не выдержу давления, и убью его. Продолжай, если хочешь.
– Что ты хочешь от меня?
– А ты, ско? Что ты хочешь от меня? – спросил старик, – зачем ты снова явился в мир, принадлежащий мне? Я не трогал тебя на Квирине.
– Это была случайность. Я скоро уйду...
– Я не контрразведчик, Арнис. Мне ты можешь не лгать. Как удобно, когда можно не лгать, верно?
Поток ассоциаций снова нахлынул на Арниса. Он стиснул зубы.
– Твоя вина... твоя вина... – шептал старик, наклоняясь над ним, – ты помнишь, как она просила тебя?
Арнис ощутил комок в горле, его начало мелко трясти.
– Ты помнишь, как она кричала? Маленькая, маленькая... твоя птичка. Твоя маленькая птичка.
– Я ненавижу тебя, – выдохнул Арнис, – ненавижу... И я убью тебя еще десять раз. Убью, как только доберусь до тебя, слышишь, отродье?
– Убей, Арнис,– согласился старик, – ненависть – чувство очень продуктивное. Только ведь твой Бог требует от тебя любви. Вот я и помогаю Ему... не люблю, но приходится помогать... приводить тебя в чувство. Ты ведь ее любил, верно? Твою маленькую птичку? Твою девочку?
И снова острая душевная боль заставила Арниса закрыть глаза... замереть... умереть бы прямо сейчас... Господи! Почему он так легко заставляет меня слушать?
– Тебе не справиться со мной, – сказал Арнис, – понимаешь, не справиться.
– Ты думаешь, что можешь не слушать меня. Конечно, не надо слушать... только это ведь не я, Арнис. Это твоя совесть. Меня ты заткнешь, а ее?
– Совесть здесь ни при чем. Уйди... уйди, ублюдок.
Арнис начал монотонно и тихо ругаться... может быть, хоть это спасет... удержит на какое-то время.
Долго ему не продержать старика.
Ильгет снова пришла к нему на следующий день.
Они просто говорили... и время пролетало так незаметно, что Ильгет сама себя заставляла поглядывать на часы – вот уже два часа прошло... уже почти три... нет, неудобно, надо все-таки домой идти.
– Так сколько же у вас в семье было детей?
– Четверо, – отвечал Арнис, – мой брат, Эльм, он погиб, когда ему двадцать пять было. И еще две сестры у меня есть, старшая и младшая. У старшей уже трое детей, и младшая скоро должна родить.
– У вас всегда так много детей в семьях? – удивлялась Ильгет.
– Ну конечно. Не очень много, четверо – это среднее число. Информационное давление на это рассчитано, потому что у нас людей, знаешь, всегда не хватает.
– Почему не хватает? Вот у нас на Ярне, говорят, перенаселение.
– Ерунда это, Иль... Мы ведь в Космосе живем, места для жизни – сколько угодно. Квирин уже четыре колонии основал, это только Квирин... Но у нас и на самой планете народу немного, ведь война была всего-то полвека назад. И потом, у нас, знаешь, не все удерживаются...
Бледное и узкое лицо, ямочка на щеке, улыбка. Ласковый взгляд. Белая наволочка и желтоватая, неровно окрашенная стена, казенный больничный запах. Вечер – и тусклый свет в палате, шуточки Антолика.
Красивые руки у него. Это очень важно – какие руки. А эти длинные, тонкие пальцы, нервные и гибкие, но кажется, очень сильные, и когда они касаются случайно руки Ильгет, хочется их задержать.
.. – Я тебе еще не надоела?
– Ну что ты! Я так рад, что ты приходишь.
– Я тебе вот еще книг принесла... ты так быстро читаешь!
– У нас этому учат... Спасибо! О, я вижу, ты опять чего-то вкусненького...
– Ну да, тебе же понравились крендельки. Я опять испекла.
– Иль, ты так замечательно готовишь... Ты чего?
Ильгет растерянно смотрела в пол и не отвечала. Потом посмотрела на Арниса.
– Ты знаешь, я первый раз в жизни слышу, что хорошо готовлю.
– На улице, вроде, уже зима наступает... холодно?
– Сегодня первые снежинки полетели.
Тусклое слепое окно. Ильгет поймала себя на том, что почти не слышит того, что говорит Арнис. Он рассказывает что-то о Квирине. Да... там очень хорошо, наверное, как в сказке. А за окном уже действительно снег.
– А кем же ты стала, Иль?
– А я никем не стала. Пошла на лингвистику, к языкам у меня способности. Но не закончила... так получилось.
– Языки – это тоже хорошо, интересно. А я вот туп... с мнемоизлучателем, и то не могу нормально выучить.
– Ну наш-то язык ты отлично знаешь.
– Я много времени на него потратил. Нет, Иль, я тупой ско, ни к чему не способный. Я и в музыке дуб, и творчеством никаким не занимаюсь особо, разве что социологией немного увлекаюсь...
– Творчеством? – тонкие, прямые брови Ильке взлетели вверх.
– Ну да... я имею в виду – там сочинять что-нибудь...
– А я сочиняю, – тихо сказала Ильке. Она смотрела в пол и говорила быстро и тихо, будто стесняясь.
– Я стихи сочиняю. И прозу тоже... иногда.
– Как здорово, – сказал Арнис, – почитай мне какие-нибудь свои стихи, а?
– Как, – Ильгет обернулась на опустевшую уже койку Антолика, – вот прямо так... почитать?
– Да, а что такого?
– Не знаю. Я как-то... никогда...
– Да ладно, не стесняйся. Ну почитай правда! – попросил Арнис.
– Я даже не знаю, что...
– Ну последнее...
– Последнее... Только оно непонятно о чем. Я сама не знаю.
– Это неважно, Иль.
Она читала сдавленным тихим голосом, интонируя по-детски, как школьница.
Звенящий лес, на всходе день,
Ложится золотой рассвет
На сосны, и опять нам лень
Включать кукушкин счетчик лет.
Кукушка! Песенка твоя
Легка, как девичья слеза.
Мы от кукушкина гнезда
Летим до близкого жилья.
И здесь – ослиный перекрик,
Там – соловьиный перепев,
Здесь – грай ворон и волчий рык,
А там – весна и шум дерев.
До чистых вод, до царских врат
Дойдем ли? Все равно, когда -
Сегодня ль, завтра помирать.
Кукушка! Не считай года!
Арнис замер и молчал. Долго. Потом сказал.
– Чудесно, Ильгет! Я даже не думал, – он снова замолчал. Потом, словно подбирая слова, сказал, – Я не понимаю, откуда ты это... Почему ты это знаешь? Мне кажется, что это обо мне. О нас... о моей жизни, словом. Откуда тебе-то знать все это?
Он помолчал, потом улыбнулся.
– Ты не удивляйся, что я молчу. Это я по привычке. Просто у нас на Квирине такой обычай, мы никогда не аплодируем, а просто молчим. Чем глубже молчание, и чем дольше оно длится, тем, значит, выше оценка. Если бы я не сообразил, что ты этого не знаешь и можешь обидеться, я бы целый час молчал и переваривал. Слушай, а в написанном виде ты мне не дашь этот стих? И заодно другие тоже?
– Конечно...
– И прозу...
– Принести?
– Да, пожалуйста! – попросил Арнис, – мне кажется, это должно быть так здорово!