Большую часть времени он пребывал в оцепенении и чувствовал себя агонизирующим комком слизи. Раз в день это воздействие ослабляли, чтобы он съел миску каши и выпил кружку воды. Тогда Хантре вспоминал, кто он такой, что случилось… Но вспоминал на короткий промежуток времени.
Когда он уловил, что кто-то пустил в ход древний иномирский артефакт – тот самый, спрятанный демоном-союзником – он попытался вырваться из застенка. С тех пор ему не позволяли долго находиться в полном сознании.
Кем интересовался судьбой своих спутников – мучаха отвечала уклончиво: их отпустят не раньше, чем Тейзург отдаст господину Арнахти то, что должен отдать. Расспрашивал о долине и ее обитателях – тут она тоже говорила лишь о том, о чем можно и нужно говорить. Про учеников ничего лишнего. Кого как зовут, сказала, а чем они занимаются – не ее ума дело. Притворилась, будто не знает, кто такой Дирвен: мол, юноша по имени Гвенгер страдает недугом, который неприлично обсуждать вслух, и обратился к господину Арнахти за помощью.
Когда Кем спросил про повариху, Тунанк Выри рассказала, что господин Арнахти – благодетель Тьеки. Соседи обвинили ее в наведении порчи, якобы она из мести подбросила им какую-то дрянь, полученную от сумасшедшей ведьмы. От расправы ее спас маг, проезжавший через их городишко. Благодарная Тьека пошла к нему в услужение, больше ей некуда было пойти. И кучера Шамдье он тоже однажды выручил, и Пандьеду, и сама Барвила ему жизнью обязана – ее матушку, тетку и сестер сгубили злые люди, а она уцелела по милости господина Арнахти.
О себе мучаха говорила скомкано, показывая, что ей тяжело и неприятно об этом вспоминать, да он и не стал выпытывать подробности. Сощурился, призадумался, а после спросил:
– Кто навел порчу на соседей Тьеки?
Тунанк Выри моргнула в замешательства. Она-то знала, кто, но Кему какая разница?
– Неизвестно… А чего ты вдруг об этом, ты разве бывал в Цубьяде?
– Не бывал. Но сильный маг мог бы выяснить, кто виноват. Странно, что он этого не сделал.
– Наверное, он торопился, – не понимая, куда клонит собеседник, пробормотала Тунанк Выри.
– А почему у Шамдье на той дороге сломалось колесо?
Мучаха снова растерялась:
– Колеса же иногда ломаются на дорогах…
– А почему сбежавшая от Пандьеды девочка провалилась именно в тот сугроб, над которым нависала снежная голова?
– Ну, такое тоже иногда бывает… – промямлила мучаха, словно оправдываясь.
– А почему с твоими близкими случилась беда, когда рядом оказался твой благодетель?
Тунанк Выри от его речей разволновалась хуже некуда. Словно в тот раз, когда на исходе месяца Чайки, едва проснувшись, отправилась погулять на речку, все еще схваченную льдом, да на радостях, в солнечном сиянии, не заметила, куда забрела – а под ногами хрустит, того и гляди ухнешь в гиблую стынь… Ее тогда выручил отчаянный прыжок в сторону берега. Человек на ее месте провалился бы, но мучаха и весит меньше, и скачет так, что тягаться с ней могут только сойгруны да горные девы.
То же самое чувство внезапной беды.
– Так вот ты кто, – заметил Кем, глядя вниз, мимо ее острых коленок, скрытых под юбкой.
Она тоже глянула – и обмерла: из-под подола высунулся беспокойно подрагивающий кончик хвоста.
– Ой… – только и смогла она вымолвить.
– Не бойся, я никому не скажу. Арнахти знает, а остальные нет?
– Еще кое-кто знает.
Она вспомнила о том, что находится под защитой покровителя. Да и Кем не похож на свирепых охотников за кисточками. Хотя кто его разберет, он же амулетчик. А еще одной посвященной в ее тайну была повариха, тоже по случайности увидевшая хвост.
– Ты подумай, о чем я спрашивал. Кто навел порчу на соседей Тьеки, почему у повозки сломалось колесо, почему так вышло с девочкой, за которой присматривала Пандьеда. И как получилось, что плохие люди добрались до твоих родственниц, хотя вы же умеете прятаться и убегать, я читал про ваше племя.
Тунанк Выри молчала. Как будто хрустит под башмаками лед, негромко, но страшно, и в этот раз никакой прыжок не спасет, потому что до берега как до луны. Нет больше никакого берега.
– Ты ведь уже знаешь ответ на все эти вопросы, – добавил Кем.
Бледный, осунувшийся, похожий на простуженного долговязого школьника. А внимательные светло-серые глаза, по-мальчишески пытливые, как будто в самую душу заглядывают.