— Вот брожу, любуюсь красотой города, вспоминаю студенческие годы… Все меня волнует… А вот дело мое стоит. Ничего не смог продвинуть…
— Простите, — спросил я, — а какого рода дело?
— Я хотел предложить ленинградским музеям кое-какие вещи. Был в Эрмитаже. Показывал. Мне сказали: нужна экспертиза. Но экспертная комиссия соберется через две недели. А я столько ожидать никак не могу… Пошел в Русский музей, но этот музей покупает только то, что сделано русскими мастерами. Посоветовали отнести в Эрмитаж… Круг замкнулся. Времени у меня не так уж много, придется, наверное, возвращаться…
— И что же вы хотели предложить музею? — осведомился я.
— Кое-какие архивные бумаги и акварельный портрет… — Поколебавшись мгновение, он принялся разворачивать свой сверток, а когда развернул, я увидел изумительный, выполненный акварелью, гуашью и карандашом портрет молодой женщины. Портрет был в уникальной раме из редких пород дерева, с врезанным замысловатым орнаментом из серебра и бронзы. Два герба венчали раму.
— Да, — сказал я, — такой вещи место, действительно, в музее. Дивный портрет…
— Конечно, — согласился Григорий Александрович. — Тем более что это портрет Натальи Потоцкой, чье имя, быть может, вам и ни о чем не говорит, но тем не менее…
— Натальи Потоцкой! — вырвалось невольно у меня. — Да вы понимаете, что у вас в руках? Историкам не известны ее изображения. Лишь по описаниям мы знаем, как красива была эта молодая женщина… Декабрист Лунин писал о ней, вспоминая ее в Сибири, на каторге: "…двойной блеск юности и красоты…" Он любил ее…
В этот момент мне даже не пришло в голову, какой удивительный случай свел меня с этим человеком. Не купи я этот старинный альбом, не присядь я на скамью разглядывать его, не проходи мимо этот человек, я никогда, возможно, не увидел бы портрета…
— Так вот какая была она, — пробормотал я, — Наталья Потоцкая. И что же за гербы на рамке?
— Справа — Потоцкий, — отвечал Григорий Александрович. — Слева, я думаю, польского магната Сангушко, за которого в тысяча восемьсот двадцать девятом году Наталья Потоцкая вышла замуж. Умерла она год спустя…
— В те годы Михаил Лунин был уже в Сибири и ничего не знал обо всем этом…
— Может быть, узнал, но гораздо позднее, — сказал Григорий Александрович. — Дело в том, что после смерти жены Сангушко участвовал в Польском восстании тысяча восемьсот тридцатого — тысяча восемьсот тридцать первого года. Был арестован и пошел в кандалах в Сибирь, в те самые места, где томился Лунин…
— Откуда вы все это знаете? — спросил я.
— Я дальний потомок Потоцких, — отвечал Григорий Александрович.
Мы помолчали. Я снова взял в руки портрет Натальи Потоцкой и долго всматривался в лицо удивительной прелести.
— Простите, — сказал я, — пока вы не передали портрет музею, не могли бы вы позволить мне сделать с него фотографию?
— Пожалуй, — сказал Григорий Александрович. — Я вижу, что вы серьезно всем этим интересуетесь. Я мог бы вам показать и письма, и бумаги из архива Потоцких. Они у меня в гостинице. Где и как вы могли бы сделать фотокопию?
— Если удобно, — сказал я, — то можно у меня дома. У меня есть фотоаппарат. Иногда я переснимаю необходимые мне для работы документы, рисунки, страницы старинных книг.
— Где вы живете? — спросил Григорий Александрович.
— Не так далеко отсюда… На бывшей Пантелеймоновской улице, ныне улице Пестеля.
— А, знаю… Там, где храм в память Гангутской победы двадцать седьмого июля тысяча семьсот четырнадцатого года…
— Сразу можно узнать настоящего старого петербуржца, — сказал я.
Мы условились о времени, когда Григорий Александрович навестит меня, и расстались.
На следующий день в условленный час я поджидал Григория Александровича на улице, возле дома. Время шло. Более двух часов простоял я у ворот, всматриваясь в лица проходящих мужчин… Что могло случиться? Ведь я не знал даже названия гостиницы, где остановился Григорий Александрович… А может, он передумал и решил отказать мне в моей просьбе? Все могло быть.
Весь день я был в подавленном состоянии. Неужели я больше никогда не увижу портрет?
Прошел и второй день. Наступил третий. Встал я как обычно рано. Позвонил на работу, предупредив, что приду с запозданием или вовсе не явлюсь по неотложным обстоятельствам. В девять утра вышел на улицу. Снова внимательно вглядывался в лица прохожих. Поднялся к себе на седьмой этаж, позавтракал. Узнал у соседей, не спрашивали ли меня? Вновь спустился на улицу. Простоял там до двух часов дня. Решил больше не выходить.