«Едва полгода прошло с тех пор, — подумал Николай. — Значит, доктор ошибся. Стало быть, Мирослав знал, когда он пришёл к нам, что жить ему оставалось недолго».
С волнением Никуша читал дальше. Сердце его сильно забилось, когда он прочёл следующее:
«О, что я сегодня узнал! Какая печальная весть. Николай отравился! Господа, рассказывавшие об этом друг другу, очевидно, не подозревали, кто слышит их разговор и что от этого кровью обливалось сердце брата. Мой Никуша, ах, мой Никуша! И у меня нет возможности поспешить к тебе! Все сейчас в таком горе, а я не могу им помочь! А так ли это? Им нужен провизор, а я здесь освобожусь только в ближайшие дни. Может быть, пан Коримский взял бы меня? Но пойти к нему в услужение? Ах, это больно!
Тихо, душа моя, что это за мысли? Ведь таким образом я попал бы к Никуше! И, может быть, я мог бы свидетельствовать перед ним о Господе? Но это самопожертвование, это ежедневное волнение, а я так болен… Но кто принесёт им Свет, если я этого не сделаю?».
По щеке Никуши скатилась слеза. Он на мгновение закрыл глаза, а потом стал читать дальше.
«Слава Господу, моё прошение принято. Я пишу уже с дороги.
После трудной борьбы мне снова светит свет мира. Да, я за всё воздам любовью. Я не нарушу моего обещания, дедушка. Я тебе обещал никогда ничего не принимать от Коримского, но я не обещал никогда ему ничего не давать. Так как он мне не позволил всю жизнь быть ему любящим сыном, я хочу хотя бы как подчинённый послужить ему из последних моих сил. Ведь он никогда не узнает, кто жил под его крышей. Мой позор я и дальше понесу один».
Со страхом и удивлением Николай стал пролистывать книжку и искать между изложениями мест из Священного Писания и текстами песен замечания, относившиеся лично к нему или Мирославу. Их было трудно найти, потому что он мало писал о себе.
«Я видел Никушу. О, какой красивый у меня брат, хотя он сейчас так болен! Он так страдает, а тебе, душа моя, твои страдания иногда кажутся невыносимыми! Что они в сравнении с его страданиями? Верно, что ты страдаешь от рождения; но те неожиданные, внезапно появившиеся страдания сильнее. О, если бы я мог умереть вместо Николая, чтобы любимый сын остался с отцом! Как он его любит! И Никуша достоин этой любви. О, если бы я мог добиться хотя бы немного склонности от него! Но меня он почти не замечает. И всё же я рад его видеть и служить ему! Я видел Маргиту… Бедная моя сестричка! Господи, приведи Ты Сам всё в порядок, дай, чтобы они могли соединиться. У людей многое невозможно, но для Тебя нет преград».
Перед внутренним взором Николая вставали картины недавнего прошлого. В них было многое, о чём он не знал. С какой заботливостью и радостью было описано, как свет начинал светить в сердцах всех тех, перед кем Мирослав свидетельствовал о Господе. Записано было у него каждое доброе слово, каждое, даже самое малое доказательство любви к нему. Как они ему были дороги и как мало их было!
Николай дочитал до того места, где речь шла о болезни его матери. Книжка выпала из его рук. «Это была ужасная ночь! Слава Тебе, Господь мой, что она кончилась. Но я прошу Тебя, пусть подобные ночи не повторятся для Твоего несчастного дитяти! Я вчера очень сильно взволновался. Я благодарю Тебя, Господь, что обошлось без сердечного приступа, хотя для меня это, наверное, было бы лучше, потому что я не знаю, как сегодня выйду на улицу. Но я живу уже не для себя: несчастная женщина нуждается во мне. Никуша перепоручил её мне. Но то, что мне вчера пришлось сказать ей правду — ах!.. Теперь мне кажется, что каждый видит на моём челе печать позора. Ах, не могла бы эта боль миновать меня? Разве я такой гордый, что нуждаюсь в таком ужасном унижении? О Господи, помилуй и утешь меня! Мне надо провести собрание, но как я его проведу с таким раненным сердцем? О моей вчерашней жертве я не жалею, Господи, нет! Эта несчастная, дорогая душа должна была выйти из своего заблуждения, даже если бы мне это стоило жизни. Я не хотел, чтобы она мать мою подозревала и дальше в таком ужасном грехе — тебя, мою бедную матушку! Но кому бы эта несчастная дама больше поверила, чем мне — Людмиле Боринской, и её сыну? Нет, я не жалею об этом; только мне теперь кажется, что каждый может прочитать на моём челе эти ужасные слова: «Незаконный сын К-го».
Надо бы посмотреть за ней, но не могу. Ах, Господи, я желал бы, чтобы её глаза никогда больше не смотрели на меня!
Зачем я всё это пишу? Зачем я трогаю мою рану? Разве Господь моей матери и мне не оказал великую милость тем, что Урзин, несмотря на то, что знал о её положении, смилостивился над ней, взял её и великодушно дал ей и мне своё доброе имя? Помоги мне, Господь, быть достойным Твоей милости и носить дарованное мне имя с достоинством до конца моих дней!»
Прочитав эти слова, юноша сидел, опустив голову на грудь, словно поражённый молнией. Ах, как часто слово человеческое сильнее электрической искры. А раскрытая тайна всегда поражает.
Эта тайна, которая так давила на Урзина, поразила Николая Коримского, как удар. Под его тяжестью он упал на пол и закрыл лицо руками, потому что чистые ланиты сына загорелись от позора своего падшего отца.
Теперь весь мрак исчез. Бедная его мать, к которой он часто бывал таким несправедливым, обвиняя её в жестокости, оправдана в могиле. Дальнейшего разъяснения не требовалось: Николай знал теперь всe.
Когда он через какое-то время вошёл в зал, собравшиеся уже пели:
«Верной защитой Он будет,
Бремя твоё понесёт;
Он никогда не забудет,
Слёзы с очей Сам отрёт.
Видит твои он скитанья,
— Всё удалит воздыханья,
Плач прекратит и стенанья,
Все слёзы с очей Сам отрёт»
Все видели, как Николай Коримский подошёл к гробу усопшего друга. Склонившись у его головы, он ласково провёл рукой по его лицу, словно хотел что-то стереть с него. Все видели его волнение, слёзы катились по его щекам. Но никто не знал и подозревал, что Николай в тот момент думал. Только теперь, когда сердце его перестало биться, Николай узнал о любви своего брата к нему, которую тот даровал ему ценой своей собственной жизни.
Он понял, что такой любовью его ни один человек никогда больше любить не будет. Он понял это только тогда, когда эта любовь ушла туда, где было её начало — в сердце Бога.
Николай молился. Хотя глубокая рана в его груди кровоточила, он всё же благодарил Господа за то, что узнал правду о своём брате, хотя и после его смерти. Он благодарил также за его освобождение, так как понял, что с этим жалом в сердце у него на земле нигде счастья не могло быть. От этого жала только смерть могла его освободить.
Николай поднялся. Извинившись, он попросил людей удалиться и оставить его с братом наедине. Все присутствовавшие оставили зал. Николай немного проветрил помещение. Поглядев с тоской на звёздное небо, он закрыл окна, двери и потушил все лампы, кроме свечей, горевших вокруг гроба. После этого он снова достал ту книжечку — единственное завещание своего дорогого брата, и, время от времени глядя на его тихое преображённое лицо, стал читать дальше. Он нашёл и те отрывки, которые Аурелий не мог забыть.
«Состояние моё сильно ухудшилось, — писал Мирослав в тот радостный для Николая вечер. — Я поспешил уйти из Подолина, потому что мне было очень плохо. Когда вернусь, пойду к доктору Раушеру. Хотя прошло всего полгода, но у меня такое ощущение, что скоро могут разорваться все сосуды моего сердца. Я чувствую приближение конца. О, Иисус мой, неужели я так скоро увижу Тебя? Мне не верится, что освобождение моё так близко и странствование моё на чужбине скоро кончится!»
Затем следовали записи о его разговоре с маркизом и молитва о его спасении.