Дочь — живую память о потерянном счастье, она не могла любить так искренне, как бы ей хотелось, чтобы меньше напоминать Райнеру о своём прошлом и о том, что у него самого нет детей.
Как они оба обрадовались, когда поступило неожиданное предложение из Орлова! Маргита не будет больше изо дня в день напоминать ей о невозвратном. Пусть она там будет счастлива пусть она заменит дедушке её — потерянную дочь. Ибо для Наталии Райнер не было пути в Подградскую долину…
Четырнадцать долгих лет жила Наталия, обманывая себя и любящего, но нелюбимого мужа, и тоска от разлуки со всем дорогим её сердцу не убывала. Удивительно ли, что силы её сегодня оставили. Она почувствовала почти непреодолимое желание умереть. О, если бы этим она могла спасти своего сына!
Вскоре пришёл барон Райнер вместе с врачом. Осмотрев её и назначив баронессе полный покой, он за дверью объяснил:
«Нервное перенапряжение…».
Хозяйку в тот вечер никто из гостей больше не видел. Хорошо ещё, что недомогание её наступило после ужина. Давая множество добрых советов и выражая сочувствие, гости оставили дом Райнера.
Стало пусто и тихо.
«Не может быть, чтобы это случилось без особой причины, — подумал барон, склонившись над беспокойно спящей женой, — что-то её сильно взволновало; но что?»
Позже он нашёл в платяном шкафу измятое письмо и, прочтя его, всё понял.
«Бедная Наталия, — думал Райнер, — она не смогла вынести этот удар. Кровь — не водица. Он — её первенец; она его любила и любит. И вот, после стольких лет, первое известие, и такое ужасное! Теперь, когда ушла Маргита, я думал, что она будет принадлежать только мне, а получается иначе».
Барон, с огорчением порвав письмо, бросил его в огонь и оставил комнату в твёрдом намерении поскорее добыть для жены более подробные сведения о состоянии её сына.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Под раскрытым окном в шикарной каюте корабля на мягких коврах лежала девушка, положив белые руки под голову. Белое платье с дорогими кружевами облегало стройную фигуру. Иссиня-чёрные косы обрамляли её белый лоб. Белизну лица подчёркивали и длинные густые ресницы, и изогнутые брови. Всё в этой девушке было прекрасно, и в то же время в её лице было что-то странное.
Через открытое окно доносились звуки песни о погибшем в бурном море юноше. Она слушала пение, и лицо её словно вуалью покрывалось. Она не услышала, ни как отворилась дверь, ни быстрых приближающихся к ней шагов и очнулась только тогда, когда рядом с собой услышала голос:
— Тамара, цветок мой, что с тобой?
Длинные её ресницы поднялись, и пара голубых печальных глаз посмотрели в лицо склонившегося над ней человека.
— Что с тобой? — заботливо спросил он ещё раз.
Горькие складки легли у маленького рта.
— Это ты, отец? Ничего, у меня всё в порядке.
— Дитя моё, ты знаешь, что я сделаю всё, чего бы ты ни пожелала. Может быть, у тебя есть неисполненное желание? Ты мне только скажи!
Она покачала головой.
— Ты печальна? Почему нет Орфы и Аси? Почему они не развлекают тебя чтением или музыкой? — спросил он насупившись.
— Я их сама отослала, я не хотела слушать их.
— Может быть, ты хочешь, чтобы я тебе почитал?
— Нет, зачем? — произнесла она тоскливо. — Я слушаю пение.
Там кто-то пел о погибшем корабле и о несчастном матросе. Я бы тоже хотела вместе с ним покоиться там, в мире кораллов и жемчуга, где я, хотя и ничего не видела бы, но и ни о чём не жалела бы.
— Тамара! — раздался крик измученной души. — Тамара, цветок мой, о чём ты думаешь? Ты же знаешь, что всё будет хорошо. Как только мы приедем домой и я приведу свои дела в порядок, мы немедленно переселимся в западную Европу: там мягкий климат, и ты сразу и навсегда поправишься.
Она энергично покачала головой.
— Я Египет никогда не покину.
— Дорогая моя, ведь это только на короткое время, не навсегда.
— Даже на короткое время я не поеду в Европу. Я к ней никогда не привыкну, и я не хотела бы там умереть. Оставь меня дома, я дома хочу умереть.
Растерявшись, мужчина обеими руками закрыл лицо. Грудь его взволнованно дышала. Видно было, чего стоило ему сохранить самообладание.
— Я пришёл за тобой, Тамара, — сказал он немного погодя. — Может быть, мы пойдём ненадолго на палубу? Я хотел бы представить тебя одному археологу, который совершает путешествие в Египет. Он большой почитатель нашей родины.
Лицо молодой дамы выразило мгновенный интерес.
— Ты можешь мне его представить, отец, но приведи его сюда, я сейчас не хочу выходить, — сказала она.
— Хорошо, милая. Но прежде я пошлю к тебе Орфу, ты, наверное, захочешь переодеться. Через полчаса мы придём.
— Хорошо, папа, — девушка обвила его шею руками.
Отец нежно прижал её к себе:
— Ну, что, сокровище моё?
— Не сердись, мне было так грустно, поверь мне.
— Когда я сердился, родная?
— Никогда, потому что ты такой добрый, а я такая скверная.
— О, ты моё чудное золотое дитятко, любимица моя, ты всегда добра.
Вскоре после этого в каюту Адама Орловского постучали, и нельзя было сказать, что молодому учёному это вторжение было приятно. Но когда постучавший вошёл, Адам был изумлён, ибо маркиза Орано он никак не ожидал увидеть.
— Извините, если я вам помешал, — сказал гость вежливо, когда хозяин усадил его в кресло.
— Ничего! Я всё равно отвлёкся от работы, слушая пение с палубы.
— Это пение, собственно, и является причиной моего прихода к вам.
— Вот как? Каким образом?
— Оно донеслось в нашу каюту и привело мою дочь в очень печальное настроение.
Адам удивлённо взглянул на своего гостя. Он уже несколько раз встречался с маркизом, но никогда ничего не слышал о его дочери — и вдруг такие слова.
— Может быть, маркиза не любит пение? — заметил Адам в некотором замешательстве.
— О нет, но песня была слишком грустной. И так как я не знал, чем развлечь мою дочь, я схитрил и пообещал представить ей вас, пан Орловский.
Адам невольно бросил на маркиза короткий, но выразительный взгляд и хотел было возразить, что не привык развлекать дам и что вообще он не для того здесь, чтобы разгонять у женщин скуку.
Но маркиз, словно предугадав такое возражение, грустным голосом продолжил:
— У меня лишь одно дитя, пан Орловский, и оно несчастно. Со всем моим богатством, которым меня судьба одарила, и всей порученной мне властью я не в состоянии заставить мой цветок улыбнуться в часы грусти, особенно здесь, на корабле.
— И чего недостаёт маркизе? — непроизвольно сорвалось у Адама с языка.
— Несколько лет назад у неё ослабло зрение. Врачи говорят, что это от перенапряжения нервов, от длительной учёбы. Бывают дни, когда она и далеко довольно хорошо видит; потом зрение постепенно слабеет, и иногда любимицу мою окутывает полный мрак. Мы едем из Парижа. Врачи меня не окончательно лишили надежды, однако велели ещё до наступления лета оставить Египет и переселиться в Западную Европу года на два-три. Они надеются, что за это время нервы дочери укрепятся и зрение её поправится. Поэтому я вас прошу, посвятите сегодня немного своего времени моей дочери. Может быть, я слишком навязчив?
— О нет!
Адам взял руку несчастного маркиза в свои руки. Он больше не удивлялся, что тот так озабочен своей дочерью.
— Но о чём мне с маркизой говорить?
— Может быть, о ваших исследованиях в области археологии? Она очень любит Египет. Ваш интерес к её родине обрадует мою дочь. И потом, я хотел бы вас попросить в беседе рассказать о красоте вашей родины — Венгрии, если вам угодно. Я очень боюсь, что она не согласится оставить Египет. А увезти её насильно я не смог бы. Если же вам удастся заинтересовать её, всё пойдёт легче. Помогите мне, пожалуйста!
— С удовольствием. Я сделаю всё, на что только способен учёный сухарь.
Про себя же он подумал: «Какую миссию я взял на себя? Развлекать несчастную женщину!».