… Давно уже молодой провизор ушёл, а молодая девушка всё ещё думала о его словах и вспоминала его голос и каким бледным он был, когда склонился над дамой и долго рассматривал её лицо, будто хотел просить у неё прощения. Но почему?..
«Что за глупые мысли, — отругала она себя. — О чём бы пану Урзину просить прощения у пани баронессы Райнер?»
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ
Над землёй лежала сказочная весенняя ночь, полная света в теней. Луна освещала не только Подолинскую долину. Серебром заливали её лучи и долину Подграда. Зачарованными казались развалины старой крепости. Лунный свет играл на башнях, церквах и домах городка, отражался в волнах журчащего ручья, особенно ярко высвечивая, словно выделяя, замок Орлов.
У почерневших от времени крепостных стен стоял, скрестив руки на груди, молодой россиянин.
Однако он ли это был? Его юное лицо полностью лишилось прежней свежести. Оно отражало боль, обычно скрытую от людей.
Молодой человек уже давно стоял, пристально глядя на освещённое лунным светом здание, и ещё долго стоял бы так, если бы не нарушил ночную тишину мягкий голос:
— Вот и я, наконец, пан Лермонтов.
Молодой человек вздрогнул, быстро повернулся и так же быстро протянул подошедшему руку.
— Я уже думал, вы не придёте, — сказал он приглушённым голосом. — И вообще это было эгоистично с моей стороны просить, чтобы вы пришли сюда. Уже ночь, вам нужен покой, простите меня, пожалуйста.
— Мы оба отдохнём, когда душа ваша получит свет.
— Что вы говорите, Урзин?
Вопрос звучал почти холодно. Россиянину пришлось побороть волнение.
— Я считаю, что ваша душа скорбит смертельно и крайне нуждается в мире и в утешении.
Молодой врач посмотрел в лицо Урзина:
— Вы думаете, что я вас из-за этого попросил прийти? Вы судите по моему глупому письму!? — произнёс он ещё холоднее.
— Ничего я не думаю, пан Лермонтов, что вас могло бы обидеть. Вы просили, чтобы я пришёл к вам. Я бы с удовольствием пришёл ещё раньше, но Никуша хотел со мной говорить, и он только сейчас уснул.
— Только сейчас? — испуганно спросил молодой врач. — Ему было нехорошо?
— Слава Богу, нет. Он теперь спокойно спит. Я надеюсь, что он завтра восстановит силы после путешествия, и вы тогда спокойно сможете продолжить свой путь.
Лермонтов быстрыми шагами направился к стене крепости.
Затем он вернулся к Урзину.
— Урзин, я… — Его глаза странно заблестели. — Я не могу дальше с ним идти, поверьте мне. Если бы мы ещё остались здесь! Но туда — нет! Посоветуйте мне, что делать, как мне удалиться. Для этого я вас сюда позвал. Я так взволнован и совершенно не способен ясно мыслить. А вы всегда так спокойны. Может быть, вам и не знакома такая борьба, которая сейчас происходит в моей душе.
Вас ничего не волнует. Так посоветуйте же мне…
После краткого молчания провизор поднял голову, и их взгляды встретились.
— Пан Лермонтов, наш Господь и Учитель говорит: «Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга, как Я возлюбил вас. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих. Вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам».
Дорогой пан, Николай Коримский нуждается в вас. Он теперь ещё слишком слаб, чтобы вынести боль, которую причинит ему разрушенная надежда. Вы обещали ему поселиться в этой долине, и это его радовало невыразимо. Конечно, обещание это было дано тогда, когда сердце было полно золотых надежд. Сегодня дела иначе обстоят. Пребывание здесь причиняет вам боль. Страх перед борьбой и страданием гонит вас отсюда. Но поверьте мне, если в вас есть страдание, то окружение и обстоятельства могут его смягчить, но оно будет с вами везде. Куда вы ни пойдёте
— его нужно нести и преодолевать. Лишь тот побеждает, кто до конца остаётся на поле боя и честно борется.
Он замолчал. Только вдали, внизу под замком, раздалась долгая тоскливая трель соловья.
— Нет, Урзин, вы не должны считать меня трусом, — возразил молодой россиянин.
— Я не хотел бы, чтобы вы меня неправильно поняли. Когда узнаете правду, вы сами рассудите, можно мне здесь оставаться или нет. Но так как я вам должен сообщить такое, чего я никогда не сказал бы чужому, и так как вы с Никушей в письмах перешли на «ты», то и мы перейдём на «ты». С другом легче поделиться. Ты согласен?
— Охотно, если ты считаешь меня достойным твоей дружбы и если тебе моё низкое положение не помеха.
— Не будем об этом говорить.
Молодые люди обнялись. Затем Лермонтов показал на Орлов и заговорил взволнованным голосом:
— Ты видишь это здание?
— Вижу.
— Тебе судьба семьи Орловских известна? Ты знаешь, сколько детей было у нынешнего хозяина Орлова?
— Да, трое: два сына и дочь.
— Значит, ты также знаешь, что пан Николай имел несчастье изгнать своего младшего сына из дому?
— Изгнать из дому? — Урзин отступил назад. — Этого я не слышал. Фердинанд Орловский будто добровольно ушёл и больше не вернулся.
— Добровольно? — Горькая насмешка послышалась в ночной тиши. Когда собственный отец укажет тебе на дверь, ты тоже «добровольно» уйдёшь. И если он тебе запретит когда-либо показываться ему на глаза, то ты «добровольно» не вернёшься к нему гнал сына своего на погибель? Однако ты должен также знать, почему он его изгнал, в чём состояло его великое преступление — именно за то, что он симпатизировал нам, русским, что у него был русский друг и что он женился на русской. Страшное преступление, не правда ли?
К тому добавилось ещё, что эта русская была евангелической веры и замуж за него вышла с тем условием, что и он станет таким. И он это сделал ради неё. Всё это горячая польско-католическая кровь отца не смогла вынести, и поэтому он его прогнал.
Но чтобы тебе было понятнее, — Лермонтов обеими руками пригладил свои тёмные волосы, опустился на скалу и обхватил руками колени, — фамилия друга Фердинанда Орловского была Лермонтов. Он принадлежал к богатой, уважаемой семье. Один из членов этой семьи был великим поэтом. Прадед Лермонтова долгое время был на службе у правящих князей в Германии и принял там евангелическую веру. Так как у его сына тоже был крёстный из князей в Германии, то правительство и церковь по его возвращении в Россию претензий к ним не имели. Таким образом семья эта стала евангелической веры и строго придерживалась её. Это были лютеране, каких я и в других местах много знал: у них было больше познания, больше свободы совести, чем у греко-католиков, но Иисуса Христа они не знали.
Сестра Лермонтова всей душой была привязана к своей церкви. Она была нежна, добра, красива; но любила мир, общество, танцы, музыку, театр и прочее. Как-то на балу Фердинанд Орловский влюбился в неё так, что ради неё согласен был принять и лютеранскую веру, иначе она не хотела выйти за него замуж. Ему же это ничего не стоило. Фёдор Лермонтов уже раньше начал и продолжал потом, когда Орловский стал его зятем, с энтузиазмом работать над расширением русскопольских действий. Теперь они вместе стали соратниками в деле, начатого уже несколько раз и каждый раз не удавшегося соединения враждующих славянских племён. С этой целью Фердинанд Орловский после женитьбы был послан на четверть года в Польшу. Оттуда он отправился на родину, чтобы по возможности приобщить отца к этому делу и сообщить ему о своей женитьбе. Что с ним случилось потом, ты знаешь. В Польше он находился около шести недель; а одиннадцать недель он не виделся с любимой супругой. То, что вернулся он не особенно счастливым, можно себе представить, однако он надеялся забыться в своём семейном счастье. Между тем в его доме произошло ужасное изменение…
Я думаю, что ты слышал о штундистах. Маленькая община приверженцев этой «секты», как её в мире называют и которую у нас ужасно преследуют, давно уже существовала в местечке, где находилось семейное имение Лермонтовых.
Фенечка Лермонтова презирала их так же, как все остальные.
Но вот случилось, что на первой неделе после отъезда Фердинанда умер один из штундистов, оставив цветущую молодую жену. Возвращаясь с прогулки, Фенечка стала свидетельницей захватывающих похорон. Смирение перед волей Божией, уверенность в вечной жизни, о которой говорило каждое слово простого старика, проповедовавшего у могилы, с такой силой захватили её, что ею овладело сильное желание ближе узнать этих презираемых людей. Следующий день был воскресеньем. Вечером она пошла на собрание штундистов. Однако, я закончу её собственными словами: «Они научили меня познать и полюбить Иисуса Христа. Они привели меня к сознанию, что я на неверном пути.