Который и тебе уготовил такой жизненный путь, чтобы ты, наконец, стал искать Его и смог бы отдохнуть на Его груди. Не откладывай, не сомневайся, приди к Нему! Или ты тоже хочешь ожесточиться, как твой отец? Не думай, что пан Орловский виновен в том, что погиб твой отец. Если бы он покаялся и принял Христа, он, может быть, пошёл бы с тобой и с твоей матерью в Сибирь и был бы счастлив. Я не осуждаю отца твоего, нет! Мне его жаль от всего сердца, и всё же я должен сказать, что он оставил, тебя и твою мать из-за Иисуса Христа, из ненависти к Нему. Так что погубила его не жестокость земного отца, а собственная его жестокость против Отца Небесного. Но что об этом говорить? Кто из нас может изменить милость Божию? У Него тысячи путей; кто знает, не привёл ли он одним из них отца твоего к покаянию и познанию Иисуса Христа? Может быть, он смотрит сейчас с небесных высот вместе с твоей матерью на тебя?
— Какая мысль!
Лермонтов вскочил и стал смотреть на звёздное небо.
— Ты не веришь?
— О, я хотел бы верить, что они там соединены и счастливы.
Если бы я в это мог поверить, я бы мог его и простить.
— А почему ты этому не можешь поверить? Разве Бог — не любовь? Разве Он не чуден и всемогущ?
— Это, конечно, так… но всё же… А впрочем, почему бы мне не радоваться этой мысли? Кто меня сможет убедить когда-нибудь в обратном? Я благодарю тебя, Мирослав, за этот совет. Но я должен сказать тебе и другое. Душа моя заблудилась и далеко ушла от Иисуса Христа — до самых ворот полного неверия. Я обвинял Христа, что из-за Него родители мои стали такими несчастными. Среди других бумаг мне достался и Новый Завет моей матери. Я прочитал все подчёркнутые ею места и замечания на полях. И, должен сознаться, я познал Христа. Я просил прощение за мои грехи. Я просил Его не допустить, чтобы я уподобился моему отцу. Однако вполне отдаться Ему я не смог, потому что прежде я сам должен простить. Это была трудная борьба, и она сделала меня очень несчастным, тем более, что я выносил её один. Теперь я должен простить Орловского и надеюсь, что Господь Иисус Христос примет меня и даст мне мир.
— Конечно, Аурелий, сделай это сейчас! Зачем откладывать, зачем лишать себя внутреннего мира? Помолимся вместе!
— Сейчас? — Лермонтов отступил. — Но я не чувствую, что я уже простил. Я ещё не смогу…
— Собственными силами ты этого никогда не сможешь. Скажем сейчас Господу, что ты хотел бы, но не можешь простить, попросим, чтобы Он тебе помог в этом, и ты увидишь, что так и будет. Идём!
Урзин опустился на колени. После короткой внутренней борьбы Лермонтов последовал его примеру, и к небу вознеслись две из глубины сердец идущие молитвы, на которые мог быть только один ответ: «Да будет тебе по вере твоей».
От развалин отошли два молодых человека. Вдруг один из них остановился,
— Мирослав, я благодарю тебя от всего сердца. Если бы ты знал, что я сейчас чувствую, когда после ужасной бури в моей душе царит благословенный мир!
— Ну, а как теперь, помочь тебе уйти отсюда?
— Уйти? Нет. Ты сказал, что победителем становятся только на поле боя. Я хочу стать победителем. Твой и мой Господь, Которому я отдался, поможет мне.
ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ
Та же ночь, подслушавшая разговор двоих молодых людей о печальной судьбе одного из них, не дала уснуть и другому человеку, который сидел в рабочем кабинете и занимался разбором бумаг. Когда не спится, человек ищет занятия. Пан Коримский
— а это был он — тоже не мог спать, и поэтому искал средство прогнать прочь тревожные мысли. В руках Коримского оказалась вдруг связка старых пожелтевших писем, которую он достал из нижнего ящика. Ленточка, связывавшая пачку, распустилась, и на его коленях рассыпались письма. Одно из них он поймал рукой и смотрел на него, как смотрят на вещь, давно потерянную, забытую и вдруг найденную.
Известно, что чем неприятнее письмо, тем большее любопытство оно пробуждает в нас. Так было и с паном Коримским. С явным выражением нежелания он начал читать письмо:
«Пан Коримский!
«Уважаемый» сказать не могу, ибо нет у меня уважения к Вам, которое было у меня до того часа, когда Вы мне доказали, как я в Вас ошибся, как Вы злоупотребили моим доверием. Не думайте, что я упрекаю Вас. Я знаю, что Вы в своём счастье на упрёки отца, дитя которого Вы погубили, мало обратите внимания. Виноваты не только Вы. Я, как отец, тоже лучше должен был охранять своё сокровище и не быть таким доверчивым. Такого греха я, конечно, от Вас не ожидал..
Я Вас не упрекаю в том, что Вы надломили сердце моей дочери тем, что дали разлучить себя с ней. Этого и следовало ожидать.
Бедная Людмила Боринская, дочь бедного деревенского учителя, конечно, не была подходящей парой для богатого дворянина Коримского. В мире так принято. Но зачем Вы лишили её чести и невинности единственных драгоценностей, которые и бедную девушку делают богатой? Зачем Вы побудили мою дочь к такому позорному греху?
В то время, как я пишу эти строки, моя Людмила находится между жизнью и смертью. У меня только одно дитя, и всё же я вынужден просить Господа, чтобы Он навеки закрыл её глаза, которые по Вашей вине от стыда: всегда должны смотреть вниз. Передо мной же в колыбели лежит маленькое невинное существо, которому она дала жизнь, и смотрит на меня, словно хочет спросить: «Зачем мне уже заранее предопределён позор и страдание? В чём я виноват, что мне суждено лишиться отцовской любви и заботы?».
Не думайте, что я Вам пишу для того, чтобы напомнить Вам о Вашем ребёнке.
О нет!
Я никогда не позволю, чтобы Ваш сын принял от Вас милостыню, если он останется жив, в чём я сомневаюсь. Он слишком рано появился на свет и очень слаб. Но если он останется в живых, я бы скорее до локтей стёр себе руки в работе, чем позволил бы ему принять от Вас кусок хлеба.
Пишу я Вам лишь потому, что Вы в Вашем новом счастье с Вашей красивой, невинной и доброй женой, которая не знает, что Вы падший человек, поправший великую заповедь, — легко можете забыть о своём грехе и никогда не покаяться перед Богом. Поэтому я пишу Вам и советую сделать это. Иначе последуют наказания, и счастье Ваше кончится.
Я был бы вправе проклинать Вас, однако я этого не делаю. Но я знаю, что Вы не будете счастливы ни в браке, ни с детьми, если Бог Вам их даст. Радости у Вас с ними не будет. Либо, если у Вас и будет радость, Бог лишит Вас её именно тогда, когда Вам будет больнее всего, и таким образом Он отомстит за Вашего первородного отвергнутого сына!»
Письмо с почти неразборчивой подписью было написано более двадцати лет назад. Рука, писавшая его, давно уже тлела в земле. А что же стало с той несчастной жертвой, о которой в нём говорилось?
Когда это письмо в то давнее время дошло до адресата, молодой человек, ослеплённый страстной любовью к красивой женщине, прочитал его. Конечно, оно оказало определённое действие.
Коримский старался найти обманутую невесту. Но он искал напрасно и пришёл к убеждению, что она, наверное, действительно умерла и слабый младенец тоже, и перестал их искать. В собственном счастье мы быстро забываем горе других, и он его тоже забыл.
Но потом начались ссоры между супругами. Молодая жена узнала, что у её мужа до свадьбы была невеста, а люди сплетничали, что он и сейчас якобы поддерживает греховные отношения с ней. Она поверила слухам, оставила его и больше к нему не возвращалась.
С тех пор много лет прошло, и человек, читавший сегодня это письмо, уже не был ослеплён страстью. Теперь он увидел в письме то, на что не обращал внимания раньше, — на пророческие слова:
«В браке у Вас счастья не будет и с детьми также, и если будет, то Бог лишит Вас его именно тогда, когда Вам будет больнее всего»
Разве не так всё и вышло? Исполнилось ужасное пророчество.
Брачное счастье исчезло, как сон. Любимая дочь долгие годы вынуждена была жить вдали от отца и теперь, выйдя замуж за Орловского, не могла часто с ним встречаться. А сын?..