— О Мирослав, позаботься о таком левите, остальное предоставь мне с отцом.
— И мне!
— Аурелий!
Николай и Урзин поспешили навстречу Лермонтову, шедшему к ним с выражением счастья на лице.
— И меня примите в ваш союз, я тоже евангелический.
— Конечно, мы тебя принимаем. Ты слышал, что сказал Мирослав?
— Отчасти. Это легко можно осуществить. Я намеревался отправиться в путешествие и потратить, на него несколько сотен гульденов. Если же я останусь дома, деньги тоже останутся, а если мы сложимся, то обеспечим содержание левита года на два.
— Да, о нём мы позаботились бы, но где его взять?
— О, Мирослав, найди подходящего человека, — взмолился Николай.
— Что же ты молчишь, Мирослав?
— Я подумал о деле, о котором хотел бы вас попросить. Уверен, что вы это дело считаете серьёзным. Поэтому позвольте мне действовать немедля. Если я не найду человека, которому Христос открылся, то позвольте порекомендовать вам молодого человека, который любит Иисуса Христа. Дайте ему возможность провести четыре года в миссионерской школе, и он станет первым словацким евангелистом.
Можно мне на вас рассчитывать? Или я требую слишком многого? Если да, то простите, ведь я не знаю ваших обстоятельств!
— Мы всё тебе простим, если будет что прощать, за твоё доверие к нам, — сказал молодой россиянин.
Оживлённо беседуя, они вышли из сада. Недалеко от решётчатых ворот, ведущих в город, им навстречу с радостным возгласом:
«Вы здесь, пан Урзин!» — подбежал мальчик лет тринадцати и передал молодому провизору записку, приветствовав и остальных.
— Скажи, что я обязательно приду, — сказал Урзин, отправляя мальчика обратно. У выхода он ему ещё что-то сказал и закрыл за ним ворота.
— Кто тебя зовёт? — спросил Николай насторожённо.
— Моя сотрудница, Анечка X.
— В собрание? Так возьми и меня с собой!
— И я с тобой пойду.
Молча они вышли из сада и прошли добрую часть городка, покоившегося в утренней тишине.
Мирослав провёл своих друзей в помещение для собрания и оставил их одних.
Они стали рассматривать фисгармонию и лежащие на ней отпечатанные песни, а также красиво нарисованные изречения на стенах между окнами. При этом Николай думал, как это всё бедно выглядит, и насколько всё это было бы лучше, если бы Коримские взяли это дело на себя.
Аурелий же думал о том, что, наверное, именно так или ещё беднее, выглядела комнатка, в которой его мать познала Истину.
Вдруг их взгляды встретились, и, как это часто бывает, у них появилась одна и та же мысль.
— Аурелий, ты помнишь, — спросил Николай, протягивая руку к Другу, — что мы во время моей болезни обещали искать Свет?
— Помню, а дальше что? — молодой врач взял руку друга в свою.
— Я его теперь нашёл, Аурелий. Мои чаяния тогда были без незнания Истины, которую я теперь постиг. Вечность для меня в то время была бы ужасной. Я и сегодня ещё неблагодарный, незаслуживающий увидеть своего Отца Небесного. Я вынужден это тебе сказать, так как я хочу начать новую жизнь, и тебе это могло показаться странным.
— Ты прав, — ответил молодой россиянин, — мне это показалось бы странным, если бы я сам не решился начать новую жизнь.
— Аурелий, ты тоже? О, как чудесно! Значит, разногласий между нами не будет? Как мы прежде всё дальше и дальше уходили от Бога, так мы теперь приблизимся к Нему.
Как это хорошо, что нет разрыва, недоразумения между мной, тобой и Маргигой..
Это действительно прекрасно!
— И Маргита тоже?! Верно, Николай, это больше, чем хорошо!
Но почему ты меня ни о чём не спрашиваешь, не удивляешься?
— Не удивляюсь? Чему? Ведь ты верил в Бога и в вечность. Как легко было тебе познать всю Истину! А то, что душа твоя в последнее время боролась, я замечал. Только одно скажи мне: когда Иисус Христос даровал тебе вечную жизнь?
Как хорошо ты выразился! Вчера ночью. А тебе?
— Сегодня утром. Почти одновременно.
Разговорившиеся друзья не заметили, как дверь снова открылась и вошёл Урзин.
— Хорошо, что ты пришёл!.. — воскликнул Аурелий.
Он пошёл ему навстречу и хотел что-то добавить, но, взглянув в бледное лицо друга, остановился.
— Извините, что я вас оставил одних. У меня большая просьба к вам. Позволь мне,
Никуша, тебе что-то сказать.
— Конечно, говори, проси всё, что хочешь. Мы — твои должники и сделаем всё, что в наших силах.
— То, что я прошу, в твоих силах, Никуша. Вчера после вечернего собрания я на скамье около нашего домика увидел незнакомую даму, которая приехала издалека, чтобы узнать что-нибудь о своём больном сыне. Но родственников, к которым она ехала, не было дома. Поэтому ей пришлось заночевать в гостинице. Она была убита горем и к тому же недавно перенесла тяжёлую болезнь, у неё не было сил идти дальше. Так как у пани X. в этом доме имеется комнатка для приезжих, я привёл эту даму к ней.
Она была очень благодарна за предоставленный ночлег. Но душевное и физическое перенапряжение было выше её сил, и она снова заболела. Осталась только одна надежда: она должна увидеть своего сына. Это подкрепило бы её ровно настолько, чтобы пуститься в обратный путь.
Урзин замолчал. С удивлением смотревший на него Николай не заметил, как трудно давалось тому каждое произнесённое слово.
— Ты говоришь, Мирослав, чтобы я тебе помог в этом деле. Но как?
Может быть, этой даме нужны средства или лошади, чтобы уехать на вокзал? — спросил Лермонтов.
— Нет, Аурелий, ей нужно только увидеть своего сына и убедиться, что он жив и простил её.
Оба друга смотрели на Урзина большими глазами.
— Никуша, ты сегодня обрёл новую, вечную жизнь. Тебе оказана великая милость, не правда ли? Но в нескольких шагах от нас лежит твоя, хотя заблудшая, но любящая мать, истосковавшаяся и приехавшая сюда издалека, чтобы только что-нибудь узнать о тебе. Никуша, прошу тебя, пойди к ней хоть на одно мгновенье и докажи, что ты добр!
— Моя мать приехала ко мне? — Бледное лицо молодого человека дрогнуло от гордого сопротивления и неприязни. — После стольких лет она вспомнила о сыне! Зачем? У неё нет сына, точно так, как у сына давно уже нет матери… Нет, Николай Коримский никогда не пойдёт к баронессе Райнер!
Горечь обиженной души и раненого сердца звучала в голосе юноши.
— «Не судите, да не судимы будете; не осуждайте, и не будете осуждены; прощайте, и прощены будете», — тихо произнёс молодой провизор, прислонившись к стене около двери.
— О, Мирослав, проси чего угодно, но не это! Если хочешь, я ей прощу и никогда не вспомню. Можешь даже пойти исказать ей об этом, но видеть я её не хочу! Нет, никогда!
Сильное возбуждение потрясло юношу.
— Мирослав, я не понимаю, как ты такое можешь требовать от него' — воскликнул молодой врач. — Ты разве не видишь, что свидание с ней убьёт его! Разве ты хочешь пожертвовать его жизнью ради прихоти этой женщины?
— Христос умер за грешников, — произнёс провизор тихо и печально.
После этого он вдруг склонил голову на грудь, повёл рукой по стене, как человек, которому вдруг стало не по себе, открыл дверь и вышел. Он дошёл только до первого стула в передней. Там он сел, опустив голову на руки.
Вдруг за ним открылась дверь.
— Мирослав, ты ещё здесь? Как хорошо, — прозвучал над ним радостный голос.
— Я огорчил тебя, но ты прости меня! Было ужасно, но, я победил. Идём, веди меня туда. Я хочу доказать, что я достоин новой жизни.
— Мирослав, ты сердишься на нас? Ты разочаровался в нас? — проговорил молодой врач, склонившись к сидящему.
Наконец Урзин убрал руки от лица, и друзья испугались, так оно было бледно и искажено внутренней болью.
— Как мы тебя огорчили! — обнял Николай своего друга.
— Не меня вы огорчили, — Урзин попробовал улыбнуться. — Я благодарю вас за любовь, которую вы проявляете ко мне сейчас, особенно ты, Никуша. О, ты никогда не пожалеешь о своей доброте к матери. Поверь мне, она не виновата! Больше вины у тех, которые воспитали её без Бога, без опоры. Когда пришло несчастье; она не знала, куда ей бежать, где искать опору, и она упала. Но кто из нас без грехов, тот пусть первый бросит камень в неё. Пойдёмте к ней!