— пани X. и Мирослав.
И ты это знал, Никуша? Кто это тебе сказал? Почему я ничего не знаю об этом? Такого не может быть!.. Пан Райнер её так любит! Он этого никогда не допустил бы! Ты, наверное, ошибаешься?..
— Я не ошибаюсь. Первого мая утром я её сам там видел. Мирослав привёл меня к ней, потому что она из-за меня оставила курорт, где лечилась. Она хотела убедиться в том, что она слышала, и так как у неё не было никого, к кому она могла бы обратиться, она сама отправилась в Орлов. Но там она никого не застала и оставаться там не могла. Мирослав нашёл её на скамье возле того домика и позаботился о ней. Если бы не он, я не знаю, что бы с ней случилось! Он привёл меня к ней, и мы примирились. Можешь себе представить, каково мне было, когда мне пришлось оставить её там в таком состоянии? Нет, ты этого представить себе не можешь! Мирослав обещал мне позвать дедушку, если он не найдёт барона Райнера, так как неизвестно было, где он находится.
Но это только в том случае, если матери будет очень плохо. Теперь Он его позвал, а дедушка зовёт нас всех к себе.
— Ах, Никуша! — Маргита прильнула к своему брату. — Но зачем зовут туда нашего отца?
— «Если вы будете прощать людям согрешения их, то простит и вам Отец ваш Небесный». Как всякий человек, так и наш отец не безгрешен, и это последняя возможность для него простить. чтобы и он мог быть прощён.
Удивлённо Маргита смотрела в серьёзное, почти строгое лицо своего брата. Значит всё, что он говорил, было правдой. Но кто бы об этом сообщил дорогому отцу? И если он узнает, пойдёт ли к ней?
Однако ему ничего не пришлось объяснять. Когда они через сколько секунд вошли в салон, то услышали голос отца:
— Маргите надо идти, если дело так обстоит. Но я не понимаю, зачем подвергать Николая опасности возбуждения. До сих пор пани Райнер без него обходилась, значит, и теперь обойдётся. Вы, Аурелий, как врач, наверное, не посоветуете посылать его?
— Верно, — сказал Адам, — мы вдвоём пойдём и этого достаточво. Я там распоряжусь обо всём.
— Подожди, Адам! — воскликнул вдруг Николай. — Я думаю, мы все пойдём!
— Никуша, — проговорил Коримский, отступая. — Ты об этом знаешь?
— Я знаю, отец, что Иисус Христос говорит: «Мирись с соперником твоим скорее, пока ты ещё на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье». Моя мать теперь предстанет пред Судьёй, и она не должна обвинять нас перед Ним в том, что мы с ней не примирились. Мы все пойдём; прошу тебя, Адам, распорядись, но поскорее. Время не терпит.
Адам, удивлённо смотревший на своего двоюродного брата, глянул потом в побледневшее, застывшее лицо дяди. Их глаза встретились, и Коримский кивнул ему.
Прежде, чем слуги что-то поняли, Горка опустела. Что случилось, отчего господа такими расстроенными уехали в Орлов? Что их там ожидало?
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
Наверное ещё ни одному человеку не казался таким долгим путь, как пану Николаю это небольшое расстояние от М. до Подграда.
И возможно ещё ни один врач не ждал с таким нетерпением прихода родственников его пациента, как доктор Раушер в тот воскресный день в домике пани X.
Наконец послышались шаги. Дверь отворилась, и провизор вежливо и учтиво пропустил благородного старика, которому пришлось нагнуться, чтобы войти в комнату.
— Ваша милость, какой неожиданный и печальный случай! — начал доктор, встречая его.
Но пан Николай его не слышал. Он устремился к постели больной. Когда он наконец увидел больное своё дитя, подобное сломанному цветку, он сложил руки, опустив седую голову на грудь, и крупные слёзы покатились по его щекам.
— Прошу, ваша милость, садитесь, — прозвучал рядом с ним тихий мягкий голос, который ему на станции передал ужасное известие таким бережным образом, что оно ему едва причинило боль.
Старик послушался. Опустив голову, он плакал. Он не думал о том, что кто-то может наблюдать за ним, хотя и не знал, что его уже оставили наедине с единственной любимой дочерью, которую когда-то жестоко выгнал из своего дома, заперев за ней дверь.
Он посмотрел в её лицо. Да, это была она. Те же тонкие, гордые черты, белый высокий лоб, благородное очертание губ. Невозможно было вообразить, что уже сорок лет — и каких лет! — пролетело над этим столь дорогим ему существом.
Она спала так тихо, как спала обычно, когда он вечерами дома заходил к ней посмотреть на неё. Но ведь то было дома, а сейчас…
Он поднял голову, огляделся в низенькой, бедной комнатке, в сердце у него в груди содрогнулось. Затем он посмотрел на неслышно вошедших людей. Доктор смущённо теребил свою бороду, в дверь как раз входила молодая скромная девушка с чашкой для умывания и с полотенцем. У ног больной стоял провизор Коримского.
И среди этих людей лежала без признаков жизни его гордая, привыкшая к роскоши, дочь. Здесь, среди этих людей, оказавших ей и ему милосердие, в этой убогой хижине, он должен был её найти! Однако он пришёл, чтобы взять её с собой.
— Пан доктор, — сказал он тихо, — можно ли перевезти мою дочь?
— Вообще-то можно, только не знаю, каким образом.
— Как так? — спросил старик испуганно.
— Не хотелось бы вам говорить, что госпожа очень слаба…
Посадить её в экипаж невозможно. Может быть, уложить её на подушках в большую крестьянскую телегу? Если бы до Т. было ближе, можно было запросить носилки, но они прибудут только завтра, когда транспортировка вряд ли будет возможна.
— На крестьянской телеге? — старик энергично потряс головой. — Как можно её в ней перевезти?
— Позвольте, пан доктор, — вмешался Урзин, — доктор Лермонтов заказал носилки для Никуши, но они не понадобились. Я велел их принести. Они очень удобные. Может быть, мы просто понесём госпожу?
Доктор удовлетворённо посмотрел на молодого провизора.
Избавившись от этой заботы, пан Николай снова наклонился к своей дочери и, гладя её прозрачные руки, со слезами на глазах тихо повторил:
— Ему они не понадобились; теперь тебя, моя роза, понесут на них.
— Вот и носилки, — сказал врач, — но кто понесёт баронессу?
Послать за слугами из Орлова уже поздно.
— И о носильщиках Господь позаботился, — ответил провизор.
— В помещении рядом собрались мои друзья. Я попрошу их, и они это сделают не только с радостью, но и будут молчать об этом.
Доктор пожал руку молодому человеку.
Послеобеденный час библейского разбора был в этот день очень коротким. Не спели ни одной песни, разобрали только один стих и помолились. Собравшиеся знали, что рядом лежит больная женщина, которую после собрания нужно унести. Куда
— это знали только мужчины, которым пан Урзин предложил послужить бедной женщине из любви к Господу, на что они с радостью согласились. Между тем пан Николай узнал, у кого, собственно, его дочь нашла пристанище у её бывшей няни. И он был доволен, что внучка этой женщины ухаживала за ней. Но он узнал также, как неутомимо провизор день и ночь заботился о больной.
Не только доктор, но и пан Николай желали бы, чтобы больная очнулась в Орлове. Только не здесь, не на носилках! Как бы она расстроилась при виде этой убогости вокруг! Довольно того, что ей так долго пришлось здесь быть!
Это желание исполнилось. Больная не очнулась, когда её клали на носилки. Она не знала, как её понесли и как в Орлове уложили в постель, где она когда-то в полузабытьи не раз мечтала о своём будущем рядом с любимым, и позже столько ночей проплакала от дикой боли над разбитым своим счастьем.
Ах, не было никого, кто той счастливой невесте рассказал бы о вечном счастье в объятиях Небесного Жениха! И не было никого, кто отчаявшейся молодой женщине указал бы путь к доброму Другу всех несчастных, у Которого можно найти вечную Истину. На заре жизни она, как бабочка, выпорхнула в мир, а потом её челнок без штурмана и штурвала оказался во власти бушующего житейского моря.