В комнате стало тихо. Вдруг юноша бросился на грудь своему ДРУГУ.
— Я благодарю тебя, Мирослав, за всё, но особенно за это объяснение! Хотя и больно его слушать, но оно приносит исцеление.
Да, Бог из любви взял её к себе, и я благодарю Его за это всем сердцем. Он и меня в своё время возьмёт к Себе.
— Почему ты этого хочешь, Никуша? — спросил Урзин, гладя горячий лоб юноши. — Ты чувствуешь себя так плохо?
— Слава Богу, мне полегчало с тех пор, как я выплакался. Словно камень упал с души. Но у меня спазмы сердечные повторились, и я лишился последних сил.
— Господь Иисус Христос даст тебе новые силы, и ты сможешь Ему ещё лучше послужить.
Юноша опечалился ещё больше.
— Ах, у меня нет возможности Ему служить! О, если бы ты знал!
И Николай пожаловался другу, как провалились его прекрасные планы относительно евангелизации в Подграде.
— А где ты хотел устроить молитвенный дом? — спросил Мирослав, задумавшись.
— В Боровце.
— О, тогда не отчаивайся, Никуша! Отец твой просил меня передать тебе, что он подумал о твоей просьбе относительно Боровца и со всем согласен.
— Он просил мне это передать? — Юноша радостно поднялся. — Но когда и где?
— Когда он был здесь. Может быть, пойдём теперь к вему?
— Да, конечно, пойдём.
— Собственно, пойдёшь ты один, потому что мне надо вернуться в Подград.
Оба молодых человека горячо помолились около покойницы и вышли.
В другой комнате Мирослав остановился и сказал тихо:
— Никуша, у меня к тебе просьба.
— Говори, ты знаешь, что я для тебя сделаю всё, что в моих силах.
— Я прошу тебя, будь приветлив с бароном Райнером. У него никого нет на свете, он совершенно одинок. Ведь пан Орловский позволил ему перевести покойницу в его имение, и она сама просила, чтобы её отдали Райнеру. Ты можешь вообразить, как ужасно его положение теперь, когда он не имеет возможности быть в Орлове, чтобы хотя бы видеть свою жену. Было бы по-христиански облегчить ему это. Я думаю, что пан аптекарь уйдёт домой, как только убедится в улучшении твоего самочувствия. А я сейчас пойду к пани Маргите, а потом поеду к барону. Прошу тебя, поедем со мной! Поездка тебе будет на пользу, и оттого, что ты окажешь любовь своему ближнему, страдания твои уменьшатся. Поедем?
— С удовольствием бы, но что скажет отец? Подумай только, кто для него барон!
— Я уже подумал. Он человек, за которого умер Иисус Христос и которого Он нам заповедал любить. Если хочешь, считай его своим врагом; но иди и докажи ему, что ты в состоянии его любить, потому что Иисус Христос — Господь твой.
Не говоря ни слова, Николай пожал руку своему другу.
— Иди теперь к Маргите, — сказал он уже в коридоре, — я разыщу отца, а потом приду к тебе, и мы поедем вместе.
Урзин застал Маргиту над ворохом чёрного крепа.
— Что вы так смотрите, пан Урзин, вам не нравится то, что я делаю? — спросила молодая женщина.
— Нет, сударыня. По мне траура никто носить не будет, когда я умру, однако, мне и не хотелось бы, чтобы любившие меня надевали чёрные одежды; это будет говорить о том, что они либо не верят в моё вечное блаженство, либо не желают мне его.
— Значит, вы также не желали бы, чтобы на ваших похоронах свечи были обвиты чёрным крепом?
— Если свечи символизируют тот вечный свет, который светит преображённым там, где нет больше ночи, зачем тогда затемнять этот свет?
— Тогда и я свечи для матушки не буду обвязывать крепом. А верно ли, что барон хочет забрать у нас маму, и у нас даже могилы её не будет? Как это дедушка согласился?
— Вам так много остаётся, пани Маргита! Даже этого вам жаль для барона?
Она покраснела.
— Пан Урзин, вы были у него? Где он теперь? — заинтересовалась она, не в силах скрыть своего сочувствия.
— В гостинице. Он готовится к отъезду.
— Значит, похороны будут не здесь! Это ужасно! Мы даже не сможем проводить матушку в последний путь!
— Пан Орловский сказал, что поедет тоже.
— Дедушка? Тогда поедет и Адам. А если они поедут, то и меня должны взять с собой. Но эта ужасная пропасть между нами! Зачем?
— А разве всепрощающая любовь не может быть мостом через неё?
— Как это?
— Если бы Иисус Христос был сейчас таким же одиноким и печальным, как барон Райнер, разве вы не пошли бы, чтобы утешить его?
Она посмотрела на него в недоумении.
— Я… его утешать?
— Вы не хотели бы дать барону Райнеру возможность посмотреть на свою умершую супругу?
— Но каким образом?
Буря противоречивых чувств поднялась в сердце Маргиты. Что Мирослав от неё требует? Она слишком хорошо знает пана Райнера, его гордую натуру; он придёт в Орлов только за тем, чтобы забрать жену.
— Пани Маргита, Никуша обещал пойти со мной к пану барону, чтобы облегчить ему этот шаг. Можно мне и вас попросить проявить немного сочувствия и любви к нему, когда он явится сюда?
Слёзы не давали ей говорить, и она только кивнула головой. В этот момент зашёл Николай. Она обрадовалась, что он уже поднялся и чувствует себя лучше. Он сообщил, что отец с Адамом ушли и вернутся только к вечеру. Она рассказала ему, что уже успела сделать и почему решила не обвязывать свечи чёрным крепом.
Ещё некоторое время они говорили друг с другом, но о посещении барона Райнера не обмолвились ни единым словом, хотя Маргита провожала брата до самых дрожек и ещё долго смотрела им вслед. Однако сердце ей говорило: «Если мир нам и не верит, то однажды, когда нас уже не будет, он всё же должен будет признать, что мы были добрыми».
ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ
Пан Райнер, сидевший за своим столом над письмом, был ошеломлён, когда в комнату к нему вошёл сын Коримского. Юноша с бледным красивым лицом, похожий на мать, показался ему явлением из другого мира.
— По какой причине вы мне оказываете честь вашим посещением, пан Коримский?
— проговорил он в некотором замешательстве, ведя гостя к дивану.
— По причине нашей общей утраты, пан барон, — ответил юноша искренне. — Я пришёл, чтобы просить вас, пан барон, соединить свою скорбь с нашей и вернуться в Орлов. Отец мой вам не помешает. Я надеюсь, что там вам будет легче, чем здесь в одиночестве.
Барон встал с дивана.
— Николай Коримский, означает ли это, что вы мне протягиваете руку для примирения? — спросил барон с глубоким волнением.
— Да, пан барон.
— И это теперь, когда вы могли бы считать, что моё появление ночью сократило жизнь вашей матери?
— Я этого уже не считаю. В руке Божией жизнь и смерть. Это Господь Иисус Христос так скоро её отозвал. Возьмите мою руку, которую я протягиваю вам для примирения, и пойдёмте со мной! Поверьте мне, пан барон, я вам искренне сочувствую и желаю облегчения в ваших переживаниях.
— Вы это уже сделали, и я благодарю вас за возможность прийти в Орлов и побыть рядом с дорогой мне навеки усопшей. Барон снова опустился на диван и как-то сник.
— Не навеки, пан барон, — возразил Николай с любовью. — Может быть, и наша жизнь уже недолго продлится, но там мы свидимся; там, где наша дорогая сможет подать нам всем руку без того, чтобы кого-нибудь обидеть. Но так как мы там, пред Господом, будем жить все вместе, нет причины, чтобы нам здесь не подать друг другу руку, так как её, разделявшей нас, уже нет с нами. Идёмте, пан барон, со мной в Орлов!
— Я пойду с вами, пан Коримский, но прежде я должен написать ещё письмо и отправить две депеши.
Райнер поднялся.
— Я вас подожду. Вы позволите? — добавил юноша.
Барон, повернувшись к нему, увидел, что Николай прислонил свою голову к спинке дивана.
— Вы устали? — спросил он. — Прошу вас, прилягте. Я сожалею, удобств. Подушки здешние прямо-таки ужасные. Когда я представляю себе, что моей Наталии пришлось бы здесь спать, то понимаю, что никогда не смогу отблагодарить Урзина за его заботу о ней. Хотя она и находилась в простой комнатке, но за ней ухаживали с любовью.
— И ещё с какой! О, пан барон, за это мы перед Мирославом всегда в неоплатном долгу. Да вознаградит его Бог! Однако не теряйте со мной времени, я не хочу вам мешать в вашей работе.