Письмо было быстро написано и депеши составлены. Барон заметил, что юноша посмотрел на стакан с водой, и поднёс его ему.
— Вы пить хотите?
— О, благодарю!
— Какая у вас горячая рука! У вас, наверное, сильный жар? — спросил барон заботливо. — Это от волнения и усталости, и вы ночью, наверное, тоже не спали…
— Да, всё это действует…
Барон увидел, что юноше стало ещё хуже. Он прижал его голову к своей груди.
— Чем я вам могу помочь?
— Мирослав скоро придёт, он пошёл за моим лекарством. От него мне всегда легче, а теперь Господь даст мне облегчение.
Барон своим платком вытер лоб Николая. Через некоторое время юноше стало легче.
— Позвольте мне здесь побыть, пока мне не станет лучше, — попросил гость барона.
— Может быть, заказать для вас немного вина или чёрного кофе?
— Нет, благодарю. Я постараюсь перетерпеть боль, она пройдёт. Скажите мне, пожалуйста, когда моя мать узнала, что я заболел?
Барон отвёл сочувственный взгляд от юноши, сел на стул и своими руками стал согревать холодные руки Никуши.
— В её день рождения, — вздохнул он, и воспоминание о его прежнем счастье вызвало в его душе глубокую скорбь.
Лишь спустя некоторое время, он смог подробно рассказать Николаю, какое письмо она в тот день получила, как заболела, как он отвёз её в лечебницу, а сам решил разузнать в точности о состоянии её сына.
— Ну вот, я узнал всё о случившемся с вами, но поскольку ничего радостного сообщить ей не мог, да к тому же устав от работы и дороги, я хотел несколько дней отдохнуть в долине Дубравы и подождать до конца её пребывание в лечебнице, а потом только вернуться за ней. Поэтому получилось, что секретарь мой не знал, где меня искать. Если бы Степан Градский не оказался другом пана Урзина, я бы и сегодня ещё ничего не знал о случившемся. А может быть, и лучше было, если бы я ничего не узнал. Возможно,
Наталия была бы ещё жива…
— Не говорите так, пан барон, — возразил юноша, — Иисус Христос всё-равно взял бы мою мать к Себе. Его водительство чудно. Он устроил так, что вы были осведомлены о происходящем и своевременно могли приехать. Что бы мы сейчас делали? На вас упала бы тень, будто она и с вами разлучилась. А так как вы здесь, никто ничего плохого не может подумать.
— О, мне всё равно, что думают в мире. Четверть своей жизни я стремился к чести и карьере, к дворянскому званию, чтобы всё это принести к её ногам; а теперь, когда всё это достигнуто, она умерла. Для меня ничего не осталось, кроме пустоты. Степан Градский прав: без Христа и без того достоинства, которое даёт звание «христианин», — всё суета проходящая.
Барон совсем забыл, кому он всё это рассказывал. Ему нужна была близость человека и возможность поговорить о том, что его угнетало. Стук в дверь нарушил наступившую тишину. Вошёл Урзин, которого они сердечно приветствовали.
— Вы принесли лекарство, пан Урзин?
— Да, пан барон, прошу. У вас вода есть?
— Да, пожалуйста!
— Я свежее приготовил, Никуша, чтобы оно лучше и дольше действовало; поэтому тебе пришлось так долго ждать. Прости! Провизор наклонился и подал ему лекарство и воду.
— О, как ты часто дышишь, Мирослав. Ты так торопился?
— Я знал, что у тебя боли, поэтому торопился. Господь даст, всё пройдёт.
— Будем надеяться.
— Эту подушку я принёс для пана барона, но пока что я тебе её подложу, вот так…
Провизор достал простую подушку из своего саквояжа и подложил её Никуше под голову. Затем он вынул хорошее шерстяное одеяло и накрыл им своего друга.
— Простите меня, пожалуйста, за вольность, — извинился он перед бароном. — Вы сказали, что не желаете ложиться в кровать, а на диване без одеяла прохладно.
— Вы очень любезны, я благодарю вас. — Райнер протянул ему обе руки. — Вы напомнили мне, что я оставил свои вещи на вокзале. Там у меня есть подушка и одеяло, которые я всегда беру с собой в дорогу. Но теперь я воспользуюсь тем, что вы мне принесли.
— Тебе немного лучше, Никуша? — обратился Урзин к своему другу, чтобы перевести разговор на другое.
— О, Мирослав, средство это хорошее, оно сразу помогает. _
— И вы действительно чувствуете себя лучше? — спросил барон.
— Да, пан барон, через некоторое время мы сможем отправится.
Однако им пришлось ещё подождать, потому что барон Райнер вынужден был ответить на несколько срочных писем. Только после этого они с Никушей на дрожках уехали в Орлов, простившись с Урзиным.
— Ты не едешь с нами? — удивлённо спросил Николай.
— Не могу, меня ждут в аптеке. Но, если позволите, я приду попозже.
— Зачем ты спрашиваешь? Приходи и не оставляй нас одних в нашей скорби.
Маргита возвращалась из нижнего коридора. Она только что проводила доктора Лермонтова, который отправился в Подолин, куда он должен был являться согласно своему контракту. Так как доктор Раушер находился в Орлове, без него здесь сейчас можно было обойтись. Маргита уже хотела войти в комнату покойницы, когда услышала приближающиеся шаги и обернулась. Она увидела барона Райнера.
Никогда Маргита не была так похожа на свою мать, как в этот момент. При виде неё на лицо мужчины легла тень скорби. Она шагнула к нему и без слов, но со слезами на глазах, подала ему руку. Он её поцеловал, и она ввела его в комнату.
Зайдя с ним в комнату, где горящие свечи среди множества цветов освещали умиротворённое неземной красоты лицо покойницы, Маргита вдруг вспомнила о своём детстве. Она сознавала, что шла рядом со своим отчимом, который с момента её появления в его доме и до ухода из него, по-отцовски заботился о ней. А она его за это ещё ни разу не поблагодарила.
Теперь, когда он остановился возле своей умершей горячо любимой супруги и смотрел на неё, в сердце Маргиты пробудилось невыразимое сострадание. Она знала, что у него, кроме жены, не было никого на свете. О, каким одиноким и покинутым он ей показался в то время, когда у неё было столько родных и близких! Что он чувствовал? Она вдруг обвила его шею руками, как делала это в детстве, когда он возвращался из путешествия, и прильнула к нему. Ей нужно было дать ему почувствовать, что он не так уж одинок. Он прижал её к своей груди. Она услышала, как сильно стучит его сердце.
— Ты что, Маргита, жалеешь меня? — спросил он, заглядывая ей в лицо.
— Да, мой отчим, — ответила она. «Отцом» она его уже не могла назвать. — Мне очень жаль, что ты стал таким одиноким оттого, что матушка нас оставила. Но Иисус Христос не оставит тебя в одиночестве. Он тебе даст кого-нибудь, для кого ты сможешь жить, и тем вознаградит тебя за всю любовь, которую ты оказал мне с детства. Посмотри-ка, тебе нравится, как мы нарядили матушку? Какая она красивая, не правда ли? Красивее, чем она была в жизни. Ты доволен?
— Доволен, Маргита, я благодарю тебя за всё. — Он поцеловал её в лоб.
— Я знаю, — продолжал он, — ты много печальных часов пережила в моём доме, хотя я к тебе всегда хорошо относился. Я не осуждаю тебя за то, что ты ушла из моего дома к своим родственникам. Того, что ты нашла здесь, мы тебе никогда не могли бы дать, в особенности такого брата. Ты только что была так милосердна ко мне; сделай ещё одно доброе дело: оставь меня теперь наедине с твоей матерью.
Она кивнула головой и вышла. Оставшись один, барон предался скорби, которую описать нельзя. Ибо только в этот момент он почувствовал и осознал, что на земле навсегда остался один.
ГЛАВА СОРОК ВТОРАЯ
В тот понедельник, когда Наталия Орловская после долгих лет блужданий возвратилась домой, доктор Лермонтов с опущенной головой шагал по Подолинскому парку. Он был удручён, ибо душой и сердцем был с её скорбящей семьёй. Не заметив, что ему навстречу шёл маркиз Орано и не видя вопросительного взгляда его гордых тёмных глаз, он встрепенулся, когда хозяин замка приветствовал его.
— Простите, ваша милость, что я сегодня так поздно, — извинился молодой врач.