От неожиданности и радости лицо молодого человека то бледнело, то краснело.
Не было сомнения, что пан Николай говорил правду; ведь лицо старика словно изнутри светилось. Но откуда он знал, с кем говорил? Кто открыл то, что должно было быть похоронено навсегда?
— Аурелий, ты не хочешь, чтобы я был твоим дедушкой? Может быть, я опоздал?
Ах, я это заслужил…
Пан Николай опустил голову. В этот момент молодые руки, обхватили его шею.
Ликующий возглас: «Дедушка, дедушка!»– прозвучал как райская музыка в его ушах, а на руках и щеках своих он почувствовал горячие поцелуи молодого человека.
Аурелий Лермонтов не стал спрашивать, кто выдал его тайну.
Ои был слишком счастлив в объятиях своего дедушки. Кто мог oписать его радость? Когда они, обнявшись, сидели на диване, пан Николай сказал внуку:
— Вы указали мне путь спасения. Основу положила мая Наталия, потом пришёл ты, а потом Никуша, Маргита, Тамара Орано, Степан Градский…
— А Мирослав? — спросил Аурелий.
— Мирослав? Это слуга Божий, — ответил старик с сияющими глазами. — Через него Господь нас всех отыскал и спас, не так ли?
— Да, дедушка, он действительно слуга Божий, — вздохнул молодой врач.
И перед его взором снова встала судьба любимого друга во всей своей трагичности.
— Аурелий, так как ты меня простил и любишь меня, ты позвошлишь мне представить тебя всем — как моего внука? — спросил затем пан Николайй.
— Конечно, если ты хочешь. Никуше это уже не повредит. Но я прошу тебя, дедушка, не в Подолине, а лучше у нас дома.
Аурелий сделал особое ударение на последних словах, и старик его горячо поцеловал за это.
— Я очень счастлив, что ты хочешь, чтобы это произошло именно у нас дома. Но у меня терпения не хватит до вечера.
— Тогда сделай это на прогулке. Это будет наградой для Мирослава.
— Для Урзина?
— Да, ибо без него всё сложилось бы иначе. Мне тебе ещё надо кое-что рассказать.
И Аурелий, осторожно подбирая слова, чтобы не обидеть и не опечалить старика, рассказал ему о разговоре на террасе и его последствиях.
— А теперь я тебя прошу, дедушка, прости меня за всё это!
— Мне нечего тебе прощать, — ответил старик печально. — Ты был вправе так думать, и я этому не удивляюсь. Милостивый наш Бог послал тебе Своего слугу, который загородил тебе путь. Чтобы ты не ушёл от нас в обиде. Ибо, хотя я ничего не могу исправить и не хочу, я надеюсь, что ты у нас будешь счастлив, потому что мы все теперь знаем, что ты принадлежишь нам, а мы — тебе.
Да, дедушка, это такое счастье, какое только Иисус Христос может даровать. А я, неразумный, думал, что должен бороться и выйти из этой борьбы победителем.
— А разве это не так? Разве ты не пришёл, чтобы воздать любовью? Разве ты не прощением своим нас победил?
— Довольно хвалебных речей, дедушка, я их не заслуживаю — сказал Аурелий и, подойдя к роялю, заиграл псалом: «Благослови, душа моя. Господа!».
Пан Николай достал свой немецкий Новый Завет, и они вместе запели, хотя и разными голосами, но из глубины их благодарных сердец.
Они не знали, что хозяин дома уже некоторое время стоял за портьерой с неописуемым выражением лица. Он протягивал вперёд руки, словно умоляя прекратить пение; затем он повернулся и вышел.
Вдруг несколько голосов друг за другом вступили в хор. На пятом стихе в салон вошли Маргита, дочь Зарканых и Ася. На другой стороне открылась дверь, и Орфа отодвинула занавес, чтобы впустить свою повелительницу и Николая Коримского. Один за другим пришли и все остальные. Из мужчин не было только пана Орано и Урзина, который, по словам Орфы, ненадолго пошёл в парк.
По просьбе Тамары псалом спели ещё раз на разных языках.
Не исключая и Адама, все пели с воодушевлением и чувством.
После окончания пения пан Николай что-то шепнул аккомпанирующему Аурелию; тот оглянулся и пожал плечами.
— Уважаемые дамы и господа, — начал старик дрожащим голосом, — вы все, за исключением этих двух чужих господ, знаете, что я когда-то очень несправедливо поступил со своим сыном Фердинандом и изгнал его. Я это сделал, потому что не мог смириться с его браком, в который он вступил в России. Сына моего нет в живых, но через пана маркиза, который его знал и похоронил в Египте, я узнал, что сын Фердинанда — мой внук — под именем своей матери живёт рядом со мной. Так как мой внук меня простил, признал своим дедушкой и позволил мне заявить об этом л открыто, я хочу вам его представить. И, взяв Аурелия за руку, он к всеобщему изумлению продолжил: — Адам, Маргита, Никуша, вы вместе со мной пели псалом, которым я благодарил Господа за милость Его, что Он даровал мне моего Аурелия.
— Аурелий, ты? — Адам первым бросился к своему новоявленному двоюродному брату, за ним последовали и остальные.
Все они выражали свою радость, один Николай стоял как зачарованный Николай, схватила Тамара его за руку, — вы не хотите приветствовать Аурелия?
— Дорогой мой, Никуша! — воскликнул Аурелий, обнимая его.
— Почему ты мне этого не сказал, Аурелий?
— Разве ты меня тогда больше любил бы?
— Нет, конечно, однако..
— Знаешь, друг мой, когда я сам узнал об этом, ты был слишком слаб, чтобы сообщить тебе такое.
— Значит, в этом заключалась твоя борьба? Теперь мне понятно!
— То, что я теперь принадлежу к вам, не так уж важно, — сказал Аурелий с сияющими глазами, — гораздо важнее то, что дедушка теперь принадлежит нам! Он принял Иисуса Христа, и мы теперь все одно целое!
Молодые люди обнимали старика. Николай, Маргита и Тамара ликуя, целовали ему руки.
О, какая радость была здесь, но ещё большая радость царила там, на небесах, где Ангелы Божий вокруг престола Спасителя пели благодарственные гимны, потому что ещё одна душа была спасена для вечной жизни.
ГЛАВА ПЯТЬДЕСЯТ ВТОРАЯ
Между тем Мирослав Урзин всё дальше углублялся в парк. По дороге он остановился поговорить с рабочими, чтобы дать им короткое свидетельство о Господе. Когда садовник их отозвал к себе, он нашёл в тени удобное местечко, где стояло плетёное кресло с красивой подушечкой, какие имелись и в других местах парка, чтобы молодая повелительница везде находила удобства. Он сел, достал свою карманную Библию и начал читать, как человек, который сегодня уже много поработал и должен был восполнить запасы сил своей души. Он читал с молитвой и с видимой радостью. Затем он закрыл книгу, расстелил чистый носовой платок на подушке, и, откинувшись на неё, закрыл глаза.
Старые деревья шумели над его головой, пока не убаюкали.
Точно как в тот раз, когда он, ухаживая за баронессой, уснул в маленькой комнатке, и сейчас его бледное лицо отражало блаженство и небесный мир.
Спящий не слышал, как к нему подошёл хозяин замка.
Какое различие было между этими двумя людьми! Платье маркиза было, хотя и очень простого элегантного покроя, но очень дорогим; бельё его было из тончайшего шёлка; рубашка спереди была сколота булавкой с драгоценным камнем. Часы его висели на золотой цепочке, украшенной бриллиантами. Он был владельцем этого прекрасного замка и можно было предположить, что, кроме этого имения, у него на земле было ещё много другого богатства.
А этот нежный юноша, который не осмелился положить свою голову на изящную подушечку, а накрыл её своим платком, носил довольно поношенное простое чёрное платье, и такими же скромными были его бельё и обувь. И всё же маркиз смотрел на него с завистью.
«У него нет ничего, и всё же он так богат», — подумал маркиз.
Но что это было? Лицо спящего как-то странно вздрогнуло, судорожно сомкнулись губы. Это была боль, глубокая боль, отразившаяся на молодом лице. Маркиз наблюдал за ним с определённым удовлетворением. «А говорят, что последователи этого Христа такие счастливые…» Горькая усмешка появилась на его устах.
По внешнему виду Урзина сразу было заметно, что этот юноша жил не для этой земли, а для неба, о котором он мечтал и к которому направлял людей; что он был только гостем на земле, готовым в любой час отправиться дальше. Он отличался всеми качествами настоящего христианина: был нежен и кроток, полон любви и готовности к добрым делам. Он любил Бога и людей, о чём свидетельствовали даже люди. Ну и что? В награду этот Бог не дал ему даже лучшего платья и не избавил от болей! Ничего себе награда!