— Не положено мне как отставному.
— Я то же сказал. А граф: «Пока, как нынче, в боях, то какой же он отставной? Я, говорит, представлю ого к определению в службу, чтобы жалованье и выслуга шла». Есть с собой эполеты?
— Нет, конечно.
— Свои сейчас дам… Допрыгаешь до стола или подпереть?
— Допрыгаю… Не об эполетах думать надо, а поесть да тебе лечь поскорей.
— Я-то лягу ужо, — успокоил Властов, — а вот как Кульнев наш? Граф сейчас в подкрепление ему еще бригаду с артиллерией послал из Сазоновской дивизии… Но ты разумеешь ли, брат, что нонче первая победа решительная за сию кампанию? Поверхность хоть над одной дивизией, но безоговорочная, ибо французы поле боя уступили. Кроме убитых, пленных девятьсот солдат и тридцать офицеров да экипажи генерала Леграна и еще какого-то; мундиры их шитые, белье — всем драгуны сейчас торгуют. А бумагами французскими целая лужайка забросана. Видел? Верно, вывернули повозку, когда гнали от наших.
— А наша какая убыль? — спросил Непейцын. — Хоть в твоей бригаде?
— Только своих и знаю пока, — разом потускнел Властов. — Сто егерей в обоих полках убито да офицеров семеро. Из моих — капитан Грамолин, отличный офицер, поручик Брикс да прапорщиков двое, которые всего неделю из корпуса кадетского прибыли…
Властов уставился на скатерть, провел рукой по лбу, и тени от огонька свечи, стоявшей посередь стола, заплясали на его лице. При упоминании убитых прапорщиков Сергей Васильевич вспомнил о сыне Властова, подумал, как ежечасно о нем тревожится. И тотчас, отвечая на эти мысли, Егор Иванович заговорил:
— Перед самой войной, после уже нашей встречи, заезжал Константин в Юрбург. У матери в отпуску был и ко мне на неделю… Думал его к себе перевести, а потом не решился. И сегодня чувствую, что правильно поступил. Что б делать стал? Беречь перед другими, такими же юными? Или наоборот, чтоб чего не сказали, в самый огонь слать? Нынче тебя посылал и уж как молился, чтоб не убили. Приехал друг дорогой, а я его на смерть…
— Ну, уж тут ты напрасно, я не юноша.
— Он для себя тоже взрослый, в эполетах третий год, отличий боевых рвением приобресть желает.
— А у Тормасова как раз спокойнее всего оказалось.
— Верно, да вот засосало сердце, как нонче мальчиков из списков велел исключить и адъютанту отписать, ежели адреса сыщет родительские… А уж как хотелось бы, хоть ценой своей головы, французов проучить! Подумай, куда зашли! Под Смоленск да на границу почти Псковской губернии. Со Смутных времен такого не бывало. И понятно, как сейчас важно в Петербурге услышать, что хоть наш корпус не отступает. Нынче сказывал Довре, что сикурсы знатные нам идут. Дивизия гренадер, кирасир два полка. С тремя-то дивизиями пехоты граф куда уверенней станет… — Властов понизил голос: — Трудное, однако, его положение. Знает, поди, как немцев не любят, а у нас их будто на заказ. Как-то для смеху с Яшвилем считали. Из тридцати генералов в корпусе шестнадцать иностранное имя носят: Альбрехт, Балк, Берг, Гарпе, Гине, Довре, Пален, Паттон, Сухтелен, Штаден и так далее. А считали Яшвиль да Властов — грузин да грек.
— Ну, вас-то полагать надобно русскими.
— Тебе надобно, оттого что нас сызмала знаешь. Слышал, что про генерала Барклая говорят? Про измену его?
— Слышал, да что-то не верится, — сказал Непейцын.
— И мне, — кивнул Властов. — В шведскую войну близко видел, как храбр и дальновиден. Да прозвище, вишь, не русское, а ныне нужен, чье имя уже ручается, что отступать зря не будет…
Посидели молча. В лагере стало совсем тихо. Сергей Васильевич начал искать глазами трубку.
— Курить? — спросил Властов. — Нет, брат, поешь-ка еще сей колбаски, тогда и трубку набью. На походе Кульнев наш учит в вольготные часы есть плотно и спать крепко. А людей твоих и коней я нонче на довольствие в полк зачислил, так что сыты будут, не говоря что с Федькой еще денщики остатками нашими поделятся.
Кажется, только заснули, как совсем рядом ударил барабан, закричали, командуя, голоса. Открыл глаза — перед ними влажная парусина. Огляделся — Властова рядом нет. Входное полотнище откинуто, за ним в пасмурном свете мелькают люди. Гремя какой-то невиданной саблей, в палатку вскочил Федор.
— Извольте вставать, Сергей Васильевич! Полки сейчас выступать станут. Вот деревяшка, что вчерась подать велели.
— Да что же случилось?
— Плохое дело-с. Сказывают, француз совсем близко.
С помощью Федора Непейцын поспешно приладил деревяшку и встал, когда в палатку вошел Властов с двумя денщиками. Скинул сюртук, опоясал шпагу, натянул мундир, завязал шарф — все неторопливо, но споро, привычными движениями своих и денщицких рук. А сам говорил: