— Вот он наконец! Читал про подвиги и от души поздравляю!
Только при повороте к собеседнику профилем Сергей Васильевич узнал бывшего псковского губернатора Лабу, так он поседел и постарел. От вострого носика к губам легли глубокие морщины.
— Благодарю, ваше превосходительство, — ответил Непейцын. — А вы как изволите поживать? Все по интендантству?
— Куда же мне, бедному, деться?.. Но каково крушение фортуны корсиканца? Удивительно!.. Я нынче к светлейшему на доклад. — Лаба показал из-под шинели сафьяновую папку. — Эх, кабы все генералы были как князь Михайло Ларионович, куда б легко служить стало! Не льстиво скажу, все с двух слов поймет и поможет нужным распоряжением… Светлейшего нет еще, он об это время всегда у государя, в доме графа Тышкевича… Читал, что в гвардию переведены, и в самый отличный полк… Ах! Никак, светлейший князь!..
В ворота завернула пара в дышло. Заняв тучным телом и складками шинели все сиденье саней, Кутузов кивал на обе стороны белой с красным околышем фуражкой. Зрячий глаз его скользнул по офицерам, вскинувшим руки к шляпам, и сани въехали во двор.
— Будьте здоровы! Авось еще свидимся! — сказал Лаба и, приподняв спереди полы шинели, устремился к подъезду.
Идя по улице, Сергей Васильевич рассказывал о прежних встречах с псковским губернатором, когда сзади раздалось:
— Господин полковник! Господин Непейцын! — За ними бежал адъютант. — Вас светлейший князь звать велел.
«Неужто узнал?» — про себя удивился Сергей Васильевич.
— Сейчас явиться приказано?
— Именно-с, тотчас велели следом бежать и вас просить…
Верно, Кутузов за делами забыл свой приказ — пришлось ждать, пока все собранные в приемной чины перебывали у светлейшего. Среди них был и генерал Лаба, который сказал, что Кутузов, которого догнал на лестнице, спросил, с кем стоял у ворот, и, услышав фамилию Сергея Васильевича, послал звать к себе. Наконец по выходе последнего докладчика адъютант шмыгнул за дверь и тотчас распахнул ее со словами:
— Пожалуйте, господин полковник.
— Тебя ли вижу, бугский егерь? — встретил его Кутузов.
— Так точно, ваша светлость. Имел честь служить под вашим начальством в том славном корпусе.
— Ну, так поцелуй же меня, друг мой! Не с тобой ли мы ночью на переправе какой-то толковали?
— Со мной, ваша светлость… Ну и память у вас!
— Что за память, когда «где-то» да «какой-то»! — усмехнулся полководец. — Но будто, мне сказывали, ты ноги лишился? Или то брат твой? А, вот когда вспомнил! Ведь ты к князю Григорью Александровичу в ординарцы не пошел?
— Именно я… Тот брат, ваша светлость, под стенами Очакова на дуэли убит, а моя нога там при штурме осталась. Я нынче на приставной. Механик Кулибин мне в Петербурге изготовил.
— Чудеса! Дай-ка ощупаю. И ты с ней у Витгенштейна скакал?
— Так точно…
— Кушать подано, ваша светлость, — доложил вошедший лакей.
— Ну, пойдем, отобедай со мной, дружок. Помянем старое. Ведь и я тогда молодец был. Но что ж у тебя крест не форменный?
— Дяди моего и крестного отца, в тысяча семьсот семьдесят пятом году полученный. Осенью дядя помер, и я крест его взял, чтоб носить.
— Оно хорошо и почтенно. Однако знаешь ли, как нонешние все отмеренное до сотой доли вершка любят? А сей великоват и финифть пожелтела. Надобно новый тебе. Да постой, я подарю.
Фельдмаршал выдвинул ящик стола, порылся в бумагах и вынул шкатулку с орденами:
— Таков? Только ленты нету, все извели.
— Покорно благодарю, ваша светлость!
— Носи на здоровье. Ну, помоги-ка мне встать. Ох, старость! Ты женат ли?
— Два месяца, как женился.
— Что? На походе? Ну, хват!
— Нет, в отпуску в Петербурге. И на знакомой вам особе.
— Так говори же на ком? — Кутузов грузно оперся на локоть Сергея Васильевича и смотрел в лицо серо-голубым умным глазом.
— На племяннице покойного генерала Верещагина, Софье Дмитриевне.
— Что за Мертичем была? Ну, поздравляю! Дама достойная. Вся семья такая. А вдова Николая Васильевича жива ли?
— Скончалась в августе, ваша светлость.
— Всех, кого смолоду знал, бог прибирает, — отвел взгляд Кутузов и продолжал, уже идя к двери. — А где же ты до штаб-офицерства служивал? Сядешь рядом, все порядком расскажешь.
Но много рассказывать не пришлось. На втором блюде ординарец доложил, что государь въехал во двор, и тотчас раздался приглушенный двойными рамами ответный крик караула у подъезда. Положив в рот еще кусок осетрины, Кутузов поднялся.