Впереди раздался топот копыт. Сквозь летящий снег проступили контуры ехавшего навстречу всадника. Когда поравнялись, Непейцын рассмотрел чекмень, отороченный лисой, казачью шапку, надвинутую на брови, усы, прищуренные глаза, крепкую руку, принявшую к поясу поводья донского с оленьей шеей и вислым задом коня.
«Псарь господский, а может, и помещик-охотник», — подумал Сергей Васильевич. Вдруг стук копыт раздался сзади. Его нагоняли. «А у меня и оружия нет, нагайка одна».
Всадник был уже рядом.
— Господин Непейцын? — спросил он, учтиво приподняв шапку. Лицо приятное — мужественное, открытое.
— Да… А вы кто ж такой?
— Вы меня не признаете: больно давно не виделись.
— А как же вы меня прознали?
— Вы лицо известное. Но, верно, и меня вспомните, коль назовусь.
— Так называйтесь же.
— Гришку, кучерова сына, помните?
— Гришку? Как вы сказали?.. — переспросил Сергей Васильевич.
— Ну да. Которого маменька ваша сродственнице подарила, а вы еще просили, чтоб с маткой его не разлучали. Аль забыли?..
— Да неужто Гришка? Вот встреча! — поразился Непейцын. — Но встанем так, чтоб снегом не слепило, друг на друга посмотрим.
— И то, — согласился Гришка.
Они отъехали на обочину, встали рядом, спиной к снегопаду.
— Ты в Луки?
— Туда.
— Так поеду и я обратно. Того гляди, с дороги собьешься. А в Луках ко мне заедешь, поговорим, угощу честь честью.
— Спасибо. — сказал Гришка. — Были дитёй просты, так, видно, и остались. Но заехать нонче никак не сумею: послан от своего господина и чтоб сряду обратно. А уж много просрочил. Вот ежели повернете, то можно и рассказать. Про вашу милость я, почитай, все знаю.
— Откуда же? И кто твои барин?
— От сродственницы вашей, ее сиятельства Варвары Федоровны. А барин мой гвардии поручик Григорий Иванович Михельсон.
— Кем же ты у него?
— Стремянным называюсь. По коням и псовой охоте доверенный.
— Позволь, но матушка дарила тебя тетке своей… как ее…
Они уже ехали рядом к Лукам, и снег сыпал в спину.
— Госпоже Хомяковой, добром помянуть ее нечем, — ответил Гришка. — От ней перешел к сыну, капитану фурштадтскому в Петербурге, а уж он продал нонешнему моему барину.
— Как же случилась такая продажа?
— Как-с? По отцовым, видно, кровям оказался я до коней охоч: объездку в любую упряжку и под верх, выбор для покупки и коновальское дело — все понимаю. А фурштадтская рота возила в Кавалергардский полк овес. Вот офицеры и стали меня через барина узнавать: давали неуков объезжать, к больным коням требовать. Господину Михельсону и загорелось меня купить. Триста рублей серебром отдал. — В последней Гришкиной фразе звучала гордость.
— Ну, и как теперь тебе живется? — спросил Непейцын.
— Бога гневить нечего, жизнь не обидная…
— Стой! А к матери своей заезжал? Она у нас птичницей.
— Как же-с! — улыбнулся Гришка. — Только из Ступина, у ней и засиделся. Второй раз всего повидал, хоть в здешних местах два месяца. Поначалу думал просить продать ее моему барину…
— Мы даром тебе ее отпустим, — перебил Непейцын. — Только пусть дяденька вернется — он в гости в Выборг уехал, а мне без него распоряжаться неудобно… Но он спорить не станет…
— Спасибо, Сергей Васильевич, да сама-то из Ступина ехать не хочет. Затем и подъехал давеча, чтоб спасибо за нее давать.
— Но от тебя отдельно…
— Что ж такое, раз ей без обиды? А потом, как рассмотрелся в нашем Иванове, то и думаю, что нечего туда старуху везти.
— Отчего ж так?
— Да барин наш хоть не злой, а шалый. Как стал сам хозяин, и вовсе порядок потерял. Пока трезвый, еще ничего, а как выпьет, то не знает, куда и кинуться. Деньгами сорит, людей без толку гоняет, ночь на день переводит, — никому спокою нет…
Беседуя, доехали до Лук и простились. Григорий поскакал с письмом к княжне Давидовой, опять насчет щенят, как он сказал.
Через две недели возвратился дяденька, очень довольный поездкой, но такой разбитый дорожной тряской, что два дня лежал не вставая, и Сергей Васильевич с Аксиньей натирали его на ночь медвежьим салом со скипидаром.
Несколько вечеров Семен Степанович рассказывал о встрече со старым другом, о красивом городе Выборге, который стоит среди озер. С огорчением передал, сколь вялы и нерешительны оказались в последнюю кампанию главнокомандующие Буксгевден и Кнорринг, хотя под их командой были отличные генералы, как Каменский или Раевский.