— В каком роде войск, ваше превосходительство?
— В Полоцком пехотном полку, а в статскую переведен по своей просьбе, потому что от давней контузии глохнуть стал на сие ухо. Заметили, что я все боком к вам обращаюсь?
Проговорили, пока не настало время идти в собор. Тут губернатор явился в вицмундирном фраке со звездой Анны и с Владимиром на шее, в сверкающем белье, с франтовской шляпой и перчатками в руках. Хотя и католик, но выстоял обедню истово. Потом завтракали у предводителя Микулина, обедали у купца Филиппова и в городнический дом добрались без сил в девять часов вечера.
Утром, уезжая в Опочку и Остров, губернатор на глазах собравшихся чиновников поцеловал Непейцына в обе щеки и сказал:
— Благодарю, господин подполковник, за состояние города. А книгу о Гарун-аль-Рашиде пришлю, ежели сыщу, вам на память, но не в поучение. Во Пскове милости прошу ко мне.
Кто был этот Гарун, городничий узнал очень скоро. Прослышав от проезжих, что в Луках побывал губернатор, дяденька тотчас наведался к племяннику. Выслушав все, начиная с болтовни ночных гуляк и до отъезда губернатора, он сказал:
— Вполне умен француз оказался. И как вовремя приехал, чтобы дуракам рты заткнуть и в тебе сумнение развеять! А насчет кривотолков чиновников скажу: уверен, что мысли мещан, ремесленников, огородников — словом, тех, кого городничие обыкновенно как овец стригут, совсем иные — они тебе настоящую цену знают… Гарун-аль-Рашид? Кажись, сие баснословный калиф Багдадский, который в простом платье по столице пускался и, что в ней деялось, исподволь узнавал. Переводная была с французского сказка…
Да, приезд губернатора пришелся очень вовремя. Непейцын поверил, что начальство ценит его не за одну протекцию Аракчеева. Оттого и горечь, оставшаяся после истории с Квасовым, почти растаяла. С охотой занимался городскими делами, которые катились заведенным порядком. Гладко прошел и очередной рекрутский набор.
Единственное, что тревожило Сергея Васильевича в эту осень, было здоровье дяденьки, которому исполнилось семьдесят лет. Он стал жаловаться на удушье, на слабеющую память. Позванный Ремер — другого лекаря в городе не было — посоветовал бросить трубку, больше гулять, не париться жарко в бане. Дяденька всему подчинился, и Сергей Васильевич от того немало выиграл. Снова вместе ходили по городу во всякую погоду, и городничий по возможности воздерживался от трубки, чтоб не соблазнять крестного.
К весне Семен Степанович явно подбодрился, что приписывал, впрочем, снадобьям, которые варил сам по толстой книге «Домашний Ескулап. Описание простых и сложных лекарств, собранное из российской фармакопеи трудами титулярного советника А. Смирнова».
Сергей Васильевич думал иначе. Когда лекарства варились, по дому шел отвратительный запах, а главное, два раза дяденьку ужасно от них рвало. Заглянул в книгу, просмотрел оглавление: «Воспаление от вывиху. Вялость десен. Дерганье сухих жил. Дрожание перстов. Лом в бедрах. Трепетанье в сердце. Твердость под боками…» Ну, почитаю, сколь понятно рассказано… «К утолению в крови находящейся кислоты и происходящего оттуда жару полезно употреблять умеряющие, всасывающие и разводящие средства…» Нечего сказать, мудрость!.. И в конце каждого столь же неясного описания рекомендовалось кровопускание или слабительное.
Встретя лекаря, Непейцын рассказал о дядюшкиной книге.
— Ежели сумеете, забросьте ее подальше, — посоветовал Ремер, — не отравился бы до смерти. Такое на моей практике бывало.
На счастье, после второй рвоты Семен Степанович сам велел унести на чердак лечебник, хотя уверял, что получил большую пользу.
Весна 1811 года была дружной, и лето наступило сухое и жаркое. С ним пришли обычные пожарные хлопоты. На поливку огородов вычерпывали колодцы, и приходилось надеяться на реки да жучить обывателей, чтобы загодя наполняли кадки во дворах и на чердаках.
А потом случилась нежданная неприятность.
Начало этого июльского дня Сергей Васильевич, по обыкновению, отсидел в правлении А после обеда пошел по городу один, квартального отпустил домой — у него рожала жена. Шел в расстегнутом сюртуке без эполет и орденов, в старой фуражке. Неторопливо постукивал по тротуару тростью и Филиной деревяшкой. Заходил в дома, заглядывал в пожарные кадки. Везде хозяева дремали после обеда. Не слышно было ребят, молчали сморенные жарой собаки, куры спали в пыльной траве под заборами, задернув глаза белыми веками.
Но вот со стороны Витебской заставы послышался топот копыт по сухой земле, скрип экипажа, покрик кучера, и на Никольскую улицу, по которой шел Непейцын, выехал запряженный шестериком дорожный дормез. Форейтор, сидевший на переднем уносе, жестоко нахлестывал лошадей, но они шли мелкой усталой рысью. Не доезжая до остановившегося на тротуаре городничего, экипаж замедлил ход. Из опущенного оконца высунулось морщинистое, сухое лицо с длинным носом, повязанное по лбу белым платком, и старческий голос позвал: