— Ты о себе думай, — направил его директор.
— А это самое, — спросил Иван уже без тени сомнения. — С первого места я, что ли, соскочил?
Мельников молча сунул ему несколько скрепленных листков.
Иван пробежал глазами верхний лист. Здесь фигурировали фамилии глав районов и крупных хозяйств с подробным указанием их должностей. Потом, перелистнув, глянул на заднюю страницу списков, надеясь хоть там, в конце, увидеть свою фамилию. Но список заканчивался редактором Фоменковым, Николаем Абросимовичем.
— Петрович, это долго все читать. Ты сразу скажи мне, под каким нумером я иду.
— Ни под каким, — пробурчал Мельников. — Ты вообще не попал.
— А кто же в номинации ДОН тыща пятьсот победил? Овечкин, что ли?
— Какой еще Овечкин? — в голосе Петровича появилось раздражение. — Овечкин уже лет пять за океаном в хоккей играет.
Иван бросил списки на стол.
— Значит, мне «Жигули» не светят?
— Не светят, — подтвердил директор. Он поморщился и сурово прикрикнул: — И нечего было рассчитывать! Привыкли, понимаешь, к халяве. Своим трудом надо на машину заработать, а не на подачку вышесидящего дяди рассчитывать… Я внятно излагаю?
Иван пожал плечами. Он понял, что шеф, его личный секундант, уже давно выбросил белое полотенце. Видимо, не подсуетился вовремя с характеристикой. Или не посчитал нужным. Или поостерегся. Или его и спрашивать не стали.
Мельников поостыл и прибавил вполне миролюбиво:
— Сейчас у тебя такая возможность появилась. Ты не думай, что для тебя эта поездка в наказание. Туда желающих отбоя нет. Очереди выстраиваются, чтобы сесть на нефтяную иглу. Но товарищи с Севера решили только отрекомендованных брать. Я и отрекомендовал… Короче, с тебя еще и бутылка причитается.
Похоже, пошутил директор. Бутылку он себе и сам в любое время, если захочет, купит.
— Комбайн ведь там, в поле остался, — мрачно напомнил Иван. — И поле я не закончил.
— Не твоя забота. Клади ключи на стол.
— Ключей нет. Давно замок сломан. Да и зерно я ведь не получил еще. С намолоченного-то. — Мимо этого, главного вопроса, никак нельзя было пройти. Пусть хоть все сгорит синим пламенем, пусть подавятся своей машиной и премией закусят, лишь бы в достатке зерна было — жить тогда можно. Будет и мука, и скотину чем кормить; и с голоду семья, при любых обстоятельствах, не вымрет.
— В ЗИЛок сколько входит? — Директор надвинулся глыбой над столом.
— Ну, тонн шесть можно загрузить.
— Значит, шесть тонн ты уже поимел.
Так и есть, сдали местные ищейки. С потрохами сдали. Иван примолк.
— И потом это… ты же не член думского комитета по распределению льгот.
Понятно. И про другие случаи директор знает.
— И что вы за народ такой? — продолжал Петрович. — Все норовите не своим делом заняться. И в судьи лезете, и в судебные исполнители, и кем только себя не мните. Скоро прерогативы господа Бога захватите.
Иван наглухо замолк.
— Ладно, про это замнем и еще машину зерна тебе выделим, — снял директор напряжение момента. — Главное, там на трассе, меня не подведи. И за ребятами присматривай. Чтоб не сорвались. Будешь за старшего в нашем десанте. В общем, на войне как на войне. Чтоб завтра к шести утра в полной боевой готовности. Костя вас на вокзал отвезет. Я распоряжусь.
— Кружку и ложку брать?..
— Ага. Еще и наголо подстригись.
Петрович поднялся и пошел к вешалке, где висел его плащ. И самым большим раздражителем для Ивана стала непоколебимая директорская уверенность.
— А если я откажусь? — набычился он, напряг все мышцы, глянул враждебно.
Директор выдержал взгляд и нисколько не испугался.
— Тут из милиции звонили. Из городского отдела. Осведомлялись про тебя, — известил он. — Ты там в городе какого-то атамана в нокаут послал.
Ивана шатнуло.
— Да ты в обморок-то не падай, я своих не сдаю. Высказался о тебе положительно и сказал, что ты уехал. Заранее пришлось сплавить, — Петрович самодовольно ухмыльнулся. — Ты, по моей сводке, уже неделю на Севере.
— Какой же он атаман? — пролепетал Иван, защищаясь от нехорошей догадки, и нервно теребя в руках кепку. — Он такой-сякой… У него серьга в ухе была!
— В каком? В левом или правом? — спросил Петрович.
— В правом… Нет, в левом.
— Значит, сирота, — Петрович снял с вешалки куртку. — По казацким канонам. Уж я-то знаю. Помнишь моего батю, Петра Акимыча? Тоже из казаков. Только расказаченный. Умер батяня, не дождавшись восстановления в правах.
— А усы-то… усы, какие были, — бормотал Иван, припоминая. — Бесцветные, жиденькие, у иной бабы гуще.