А дома, стоя у зеркала, я прикладываю к себе одно из этих чудовищных платьев — короткое, розовое, с пайетками на груди — и испытываю сильнейший когнитивный диссонанс.
Я влезаю в это платье. Разламываю себя до самого основания. Все равно меня больше не существует…
***
20 апреля, четверг, 6.00
Мама расталкивает меня задолго до звонка будильника и встревоженно сообщает:
— Ребенок… в подъезде, под нашей дверью, ошивается какой-то парень. Кажется, всю ночь там просидел… Папа в пять часов выехал к поставщикам, позвонил из машины и предупредил… Мне нужно успеть перед работой в магазин, корм для Марса купить, а я боюсь выйти… Может, полицию вызовем?
— Не надо полиции, — бубню я в подушку, отчаянно борясь с желанием вскочить, выбежать из квартиры и разреветься. — Скажи ему, что я не хочу его видеть.
— То есть? Ты его знаешь? — недоумевает мама.
— Мам, просто выйди и скажи, что он мне надоел, и попроси уйти. Он безобидный. — Я отворачиваюсь и натягиваю на голову одеяло — глаза бы мои не глядели на этот гребаный мир.
Как только за мамой закрывается дверь, я подлетаю к окну и смотрю на освещаемую одиноким фонарем площадку у подъезда.
Минут через пять Баг показывается внизу — прихрамывая и держась за бок, пересекает двор и бредет к пустой остановке, а я провожаю взглядом его спину и шепчу:
— Не надо, береги себя, прекрати!.. Скоро ты одумаешься и поймешь: все, что происходит с нами, — к лучшему…
Глава 39
21 апреля, пятница, 7.00
«Дорогой дневник, многое ли об этой жизни поняла я?
Я поняла, что можно забраться очень высоко, летать под облаками наивным и счастливым ангелом, но она все равно скинет тебя оттуда, и ты разобьешься. Станешь набором атомов, исчезнешь… превратишься в ничто. А когда ты — ничто, тебе все равно.
Не хотела об этом писать, потому что самой противно.
Но мне очень нужно было проверить, насколько далеко я смогу зайти в своей новой ипостаси: быть ничем.
Потому что мне до сих пор ни черта не все равно, потому что мне все еще больно…
Вчера я не могла найти себе места — образ уходящего в утренние сумерки Бага возникал перед глазами и почище тупых ржавых лезвий разрывал сердце. Я миллионы раз в красках представляла, как догоняю его, хватаю за воротник, разворачиваю к себе и падаю в надежные и теплые объятия, как говорю, что люблю и прошу верить мне, и мы вместе встречаем на крыше новое солнце…
После занятий класс собрался отпраздновать успешную сдачу пробного экзамена, и я тоже увязалась на вписку к одному из отличников. На меня никто не обращал внимания, потому что кроме наших зануд там была куча каких-то левых ребят, а Алька, Надя и Юля не пошли на эту тусовку.
Как всегда, я функционировала в режиме пустого места и напилась, сильно. Я улыбалась незнакомым ребятам и девчонкам, но сердце истекало кровью: “…Прости меня. Прости, прости…”
Несбыточные мечты способны довести до сумасшествия, и в тот момент я твердо решила запретить себе мечтать. Сжечь все пути к отступлению.
Я сама подвалила к этому козлу Зорину, начала скалиться и заигрывать, и почти в открытую предложила себя. Все присутствующие были свидетелями, одноклассники знатно офигели.
Хоть он не вязал лыка, но сразу понял намек, и его улыбка была победной и мерзкой. Он схватил меня за локоть и потащил в ванную.
Не могу писать дальше, но должна… В общем, дальше произошла невыносимая мерзость.
Я — ничто. Грязь въелась в поры.
Ничто держалось за раковину, когда Зорин, со свистом выдохнув в ухо перегар, удовлетворенно пропыхтел:
— Я же говорил, Литвинова: стоит только попросить… Ну, теперь в классе у тебя все будет ништяк, отвечаю.
…Вот это и есть жизнь, во всем многообразии ее проявлений.
Все светлое, чистое и настоящее я извергала из себя фонтаном блевотины в эту самую раковину, а Зорин, ухмыляясь, застегнул ширинку и вышел.
Несмотря на то что домой я явилась около двенадцати, с трудом держалась на ногах и полночи просидела в ванне, родители не решились меня отчитывать, а сейчас мама принесла в комнату аспирин, чай и завтрак, а папа, старательно отводя глаза, сообщил, что подбросит до школы.
Я опустилась, папа. Ради тебя. Ради… всех, кого люблю.
А вы не старайтесь меня любить. Больше не надо…»