«Почему мы едим это? — Рука остановилась, зависла над единственным обеденным блюдом. — Бесцветные верёвочки. По запаху как пластик, а по вкусу как отварная в муке ткань. Пересоленная, обжигающая перцем. И всё же безвкусная жижа».
Он с грустью приоткрыл пластиковую крышку контейнера, где в горячей воде ритмично покачивались свёрнутые в параллельные изгибы набухающие макаронные изделия цвета стареющих зубов. От возникшей ассоциации внутри него зарождалось чувство отвращения. Но внезапно вырвавшийся из-под крышки запах специй заставил желудок предательски заурчать. «Провокация!» — вскричал его голодный организм от дикого желания нырнуть в горячую жидкость вилкой, заботливо вложенной туда производителем. Конечно, он не удержался. Нырнул. И с какой-то животной жадностью начал поглощать плавающую массу, обжигая рот.
В то же мгновение его слух взорвался музыкой поездной жизни. А ещё не насытившийся организм заставил обоняние улавливать всевозможные запахи еды. Он закрыл глаза и вдруг почувствовал себя вовлечённым в некое действо. Это было похоже на иммерсивный концерт. Как по мановению палочки невидимого дирижёра по всему вагону разнёсся аромат свежих огурцов. С разных сторон раздалось похрустывание яичной скорлупы. По-свински вкусно запахло копчёной колбасой и запечённой с чесноком пол-курицей. Из обрывков, доносящихся отовсюду «ну что ж, пора бы / можно и перекусить» стало понятно, что эта прелюдия вдохновила и тех, кто уже размял вялыми движениями онемевшие ото сна мышцы спины, и других, только что решивших провалиться в сладкую дрёму после бессонной ночи. Запахов и звуков становилось больше и больше. Постепенно они захватили всё плацкартное пространство. Зазвучал перестук бьющихся о борта стаканов ложек. И вот наконец вагонный оркестр чистил, резал, мешал и жевал Tutti[1], не спеша и торжественно двигаясь к апофеозу.
Через какое-то время затянувшаяся основная партия в различных её вариациях начала затихать. На первый план выступили голоса насытившихся пассажиров. Их нестройный хор с большим воодушевлением обсуждал политические события, излагал мнения, смаковал известные всем новости, раскрывал никому доселе не известные тайны знаменитостей. И наконец все разговоры слились в один невнятный гул под шуршание мешочков, пакетиков, фольги, бумажных обёрток.
Дорожная симфония, так внезапно начавшаяся, после своей кульминации проследовала к логическому завершению. К этому времени лапша была съедена. Жидкость, в которой она плавала, выпита из коробочки прямо через край. Он сложил мусор и почти сломанную от тяжёлой работы пластмассовую вилку внутрь одноразовой супницы. Накрыл крышкой. В полудрёмном шёпоте засыпающего после бранча[2] вагона приступил к чаепитию, продолжая рисовать картины происходящего.
Напротив с закрытыми глазами лежала девушка. Ещё пару минут назад она не отрывала взгляда от планшета и, поддавшись стадному инстинкту, с аппетитом уплетала какой-то несъедобный на вид батончик. На верхних полках тихо посапывали мужики. Оба так же, как и он, навернули во время общей трапезы по пачке «Доширака» вприкуску с домашними бутербродами. Сбоку одинокая старушка тщательно убирала со стола крошки, аккуратно сметая их в свёрнутый по-рыночному газетный кулёк. Он не заметил, что ела эта милая пожилая леди.
«Возможно, тот самый волшебный запах домашнего пирога...» — повнимательнее взглянул он в её сторону, пытаясь восстановить в памяти. Но было уже поздно. Все улики со стола уничтожены.
Повсюду жужжали негромкие голоса, старательно сходящие на шёпот. Еле слышное шуршание полиэтилена постепенно уступало шороху постельного белья и поскрипыванию под тяжестью ёрзающих тел полок. Вскоре почти всё окружающее его пространство наполнилось сладким сопением вперемешку с густым храпом. Наступил антракт. Оркестр плацкартного вагона, исполнив полуденную симфонию, покинул сцену, чтобы набраться сил перед своим следующим выходом.
Будучи сторонником дорожных традиций, он решил присоединиться к сообществу засыпающих и с удовольствием вытянулся на полке. Перед тем как слух, а затем и всё сознание наполнились ритмичным «ты-ту-ты-тУ, ты-ту-ты-тУ», его внутренний наблюдатель с удовольствием представил то место, где по утрам на сковородке шкворчала яичница с сосисками, а после ждал мягкий диван.