И мой товарищ пошел вперед, все еще слегка прихрамывая на левую ногу.
– Ты снова пришел сюда, – сказал Абсолют. – Может быть, ты пояснишь мне, что такое жизнь.
– Жизнь – это память, – ответил Бродяга.
– Память… – эхом повторил Абсолют. – Интересное объяснение. Кто знает, может быть, ты изменишь свое мнение. В следующий раз. Иди, Бродяга, и ищи свой смысл.
Мы шли целый день. Колючий песок сменялся отполированными ветром камнями. А затем – снова песчаные насыпи. И кусты. Цепкие, хватающие за ноги, мешающие быстро идти. Среди скрюченных ползущих веток что-то тревожно шуршало, и мы с Жабом держались настороже.
А на равнине выл ветер.
Иногда среди камней попадались не занесенные песком большие воронки, и тогда нам приходилось спускаться и подниматься по их пологим склонам, но не сыпучим, а сплавленным огнем в прочное зеленое стекло.
Огнем…
Или взрывом.
Мой прибор возле опаленных склонов начинал тревожно потрескивать.
– Смотри! – Жаб резко остановился и указал куда-то направо.
Там, среди камней, лежала наполовину занесенная песком металлическая птица. Солнце отражалось яркими пятнами на ее гладком боку. Стеклянная голова птицы призывно приоткрывала дверцу.
– Это ваше, человеческое, – прошептал Жаб.
Он с тревогой присматривался к упавшему когда-то давно аппарату. Я сделал шаг к погибшей птице. Прибор на моей руке защелкал: щелк-щелк, щелк-щелк. Стрелка указывала не на птицу, а в сторону, вела дальше, к Недостижимым горам.
– Стой! – воскликнул Жаб.
– Что?.. – начал было я, но тут увидел…
На сверкающей птице сидел оборотень и смотрел на нас маленькими красными глазками. Солнечные лучи согревали металл сквозь прозрачное тело хищника.
– Не шевелись, – прошептал я.
Оборотень жадно ловил наши движения, пытаясь разглядеть замершую добычу.
– Он смотрит на нас, – прошептал зеленокожий. – Видит. Я сейчас…
Жаб начал осторожно открывать сумку.
– Нет!
«Поздно!»
Оборотень сильно оттолкнулся всеми четырьмя изогнутыми лапами и прыгнул. Изящно, далеко. Быстро.
Прямо на нас.
– Хр-р-ра! – Жаб откатился в сторону с зажатой в руке длинной трубкой.
Я выхватил меч, рубанул воздух. Наугад. Оборотень противно завизжал. Затем острые когти полоснули по моему плечу, и на песок брызнула кровь, смешавшись с зеленой кровью оборотня. Меч отлетел в сторону. Острые камни впились в лицо.
«Черт!»
– Я сейчас… сейчас, – Жаб судорожно пытался что-то достать из своей сумки. Его била крупная дрожь.
Из разрезанного брюха оборотня лилась кровь. Перемазанный зелеными пятнами хищник стал более заметным на желтом песке и серых камнях. Он пригнулся, готовясь к новому прыжку. А до меча – далеко.
Не успеть.
– Ко мне, тварь! – закричал Жаб. – Ко мне! Я здесь!
Оборотень быстро повернул голову, раскрыл полупрозрачный изогнутый клюв и заклекотал. Жаб поднес трубку ко рту, дунул…
Игла с ядовитого куста вошла в пасть оборотня. Клекот оборвался, и оборотень упал на песок, царапая шею когтями.
– Ага! Вот тебе! Получай! – завопил Жаб, вставляя дрожащими пальцами в трубку следующую иглу.
«Оборотни никогда не охотятся в одиночку…»
Песок неподалеку взорвался двумя фонтанами. Хищники почувствовали добычу.
И кровь.
– Быстрей, к птице! – я подхватил меч и потянул Жаба за собой, схватившись за его сумку.
Жаб на мгновение задержался и дунул из трубки в ближайшего оборотня. Промахнулся – игла воткнулась в мягкий песок, по которому так трудно было бежать. Но мы успели. Мы протиснулись в приоткрытую дверцу – сначала Жаб, потом я. Один из оборотней прыгнул следом, ударился о толстое стекло и начал сползать вниз. Но не смог зацепиться, задние лапы на мгновение повисли в воздухе, открыв мягкий живот…
Мой меч вошел почти без сопротивления, пробив прозрачное тело. Оборотень свалился на песок.
– Так его! Так! Хр-р-ра!
Я захлопнул дверцу, оградив нас от опасного мира.
Оставшийся оборотень еще долго ходил вокруг, клекотал и рыл лапами песок. Иногда он бросался на стекло, и тогда Жаб испуганно вздрагивал. Наконец оборотень растерзал мертвого соплеменника и ушел.
Мы остались в стеклянной голове птицы. В «кабине!» – пришло в голову забытое слово. В кресле пилота сидел давно умерший человек. Прочная серебристая одежда полностью закрывала мертвое тело. К жесткому воротнику крепился шлем. Мертвец смотрел на нас сквозь стекло высохшими глазами.
Кажется, когда-то я тоже носил такую форму.