Калифорния, Невада, Юта и Колорадо были объединены. Дальний Запад стал составной частью единых Соединенных Штатов.
Книга пятая ГИГАНТЫ
ВЫХОДЯТ НА СЦЕНУ
Глава I Тигр и спрут
Первые железнодорожные пассажиры попали на Дальний Запад в мае 1869 года по перевалу через горы Уосач, которым впервые воспользовалась партия мормонов двадцать два года назад, примерно в ста милях от Калифорнийского тракта - обычного пути эмигрантских караванов. Поезд шел со скоростью девятнадцати миль в час; насыпь была плохо укреплена, и вагоны сильно трясло и качало. «В хороший дождь полотно походило на размокшее мыло».
Через несколько часов в Огдене пассажиры пересели в вагоны Центральной Тихоокеанской. Царило всеобщее возбуждение: ведь им предстояло начать трудное, а также и романтическое путешествие - четверо суток через пустыни и горы Юты в Невады, а •затем подъем на Сьерра- Неваду и спуск к Сакраменто.
Центральная Тихоокеанская была постоянной темой разговоров на Дальнем Западе. Путешествие через континент по железной дороге привлекало людей со всего мира. Атлантические лайнеры в большинстве своем были пустыми в месяцы, следующие
за открытием железной дороги. Прежние энтузиасты Гранд-Тура совершали путешествие по Америке в вагонах- дворцах Джорджа Пульмана, с бархатной обивкой, толстыми коврами со сложными узорами из цветов, которые можно было рассматривать часами, пока поезд пересекал пыльную пустыню. При каждом выкрике «Впереди олени!» мужчины хватались за револьверы и принимались палить в проносившихся мимо животных. Если замечали бизонов, то мужчины, вооружившись ружьями, спешили на открытую платформу. Опи не прочь были воспользоваться и свежим мясом: в поезде пе держали запасов провизии, а станции зачастую отстояли друг от друга на восемь - двенадцать часов пути, и пассажиры штурмом брали ресторан, чтобы успеть утолить голод за те двадцать минут, которые отпускались на стоянку.
По ночам в вагонах зажигали керосиновые лампы, а пассажиры собирались вокруг маленького органа и пели западные песни, пока проводники стелили постели. На Востоке велись постоянные дискуссии относительно моральных аспектов положения, при котором женщинам приходилось спать в одном вагоне с мужчинами. Это привело к тому, что леди укладывались в постели одетыми, воо!. жившись смертоносными шляпными булавками.
11 з журналов вырезали изображения паровозов и вешали на стенах в домах. Рекорды скорости поездов на отдельных перегонах ежедневно публиковались в газетах, их обсуждали с еще -большей горячностью, чем результаты недавно вошедших в моду бейсбольных матчей.
Генри Джордж, молодой газетный репортер из Сан- Франциско, писал о железной дороге: «Она превратит дикую пустыню в густо заселенную империю значительно быстрее, чем это сделали бесчисленные соборы, построенные в Европе».
Всеобщее восхищение железной дорогой было перенесено и на Большую Четверку. Для жителей Дальнего Запада, изолированных от друзей, семей, новостей и многих товаров, Центральная Тихоокеанская стала восьмым чудом света. В Сакраменто, где всего десять лет назад игнорировали «Безумного» Джюду и отказывались вложить хоть доллар в его фантастическое предприятие, Хантингтон, Крокер, Стэнфорд и Хопкинс считались национальными ге«роями. Город, который стал теперь конечной станцией трансконтинентальной железной дороги, с большим •шоздапием устроил для ее строителей торжественный баП- кет. Прожди оии еще год или два, банкет был бы отменен: с экономической точки зрения Центральная Тихоокеанская к концу 1870 года доказала свою полную несостоятельность.
Теодор Джгода предполагал, что пассажиры н товары Европы будут пользоваться трансконтинентальной железной дорогой, сокращая себе путь на Восток. Однако путь в Индию и Китай теперь пролегал через Суэцкий канал, открытие которого состоялось всего лишь через несколько недель после соединения линий Центральной и «Юнион пасифик». Большая часть торговли с Востоком была утра- юна. После ажиотажа первых месяцев, когда все билеты раскупались богатыми и жаждущими острых ощущений пассажирами, обычные рейсовые поезда иногда отправлялись в путь всего с полдюжиной пассаяшров. Как только спал наплыв тех эмигрантов, которые стремились в Калифорнию, но не решались отправляться в путь в крытом фургоне, приезд поселенцев с семьями снова стал редкостью. Калифорния, а особенно Сан-Франциско обнаружили, что фабрики Востока наводнили своей продукцией их рынок, а это привело к резкому падению цен на калифорнийские товары.
Экономические просчеты самым непосредственным образом отразились на положении Большой Четверки.
Коллис П. Хантингтон, Марк Хопкинс, Лилэнд Стэп- форд и Чарлз Крокер отлично разбирались в бухгалтерии. Они нажили миллионы долларов на правительственных субсидиях, выделенных для постройки железной дороги. Им принадлежали десятки миллионов акров земли с лесами, рудниками и плодородными почвами. В грядущие годы цена на эти земли составит новые десятки миллионов. Но что произойдет с ними, если все эти гигантские состояния, нажитые па строительстве железпой дороги, им придется вложить в дорогу только ради того, чтобы поддержать ее существование? Марк Хопкинс, бухгалтер Большой Четверки, выражал общее мнение, когда писал о «неуверенности в плодах многих лет напряженнейшего труда и неуверенности в том, что нам удастся решить проблемы и достичь окончательного успеха».
Четверка бывших лавочников из Сакраменто положила целое десятилетие геркулесова труда, зачастую оказываясь па грани разорения. Они дожидались окончания строитель
но
ства железной дороги, чтобы отойти от дел и вести беззаботную жизнь миллионеров. Они задавались вопросом: «Что мы знаем об эксплуатации железной дороги?» Стюарт Даггет пишет в книге «Главы из истории Южной Тихоокеанской»: «Восемьдесят процентов акций Центральной Тихоокеанской были предложены Д. О. Миллсу в 1873 году за 20 ООО ООО долларов, и это, по-видимому, было последним из нескольких предложений о переуступке». Покупателей не находилось - отчасти из-за того, что цена была завышенной, а отчасти из-за отсутствия на Дальнем Западе опыта эксплуатации железных дорог.
Большая Четверка ухватила тигра за хвост. Опа не могла наладить работу так, чтобы железпая дорога приносила Прибыль, и не могла продать ее по справедливой, по их мнению, цене. Опа пришла к выводу, что единственный способ выживания состоит в установлении монополии на все железнодорожные перевозки па Дальнем Западе.
Обеспечение этих монопольных прав Коллис П. Хантингтон взял на себя.
Даже почитатели характеризовали его как «жестокого и циннчпого старика, душевных качеств у которого было пе больше, чем у акулы», человека «скрупулезно бесчестного», а сан-францисскнй «Экзамннер» считал Хантингтона «беспощадным, как крокодил».
До того как была проложена первая миля железной дороги, Лилэнд Стэнфорд боролся с Коллисом Хантингтоном за первое место и контроль над управлением. Стэнфорд был тугодумом и человеком нехитрым, поэтому Хантингтон легко оттеснил его на второе место. К счастью для Стэнфорда с его огромным самомнением, никто на Дальнем Западе этого не знал. Дело в том, что Хантингтон отправился в Ныо-Порк за закупками для железной дороги, оставив Стэнфорда президентом компании и формальным главой железной дороги на Дальнем Западе.
Однако дорогой управлял Коллис Хантингтон. Он был ее председателем, хозяином, королем. Особое удовольствие он получал, создавая себе на всю страну репутацию;калины. «Никто не запомнит меня как человека, швыряющего деньги на ветер», - заявил он одному из репортеров. Другому репортеру он сказал: «Молодой человек, вам не Удастся проследить мой жизненный путь по оброненным мною двадцати?,?нтицентоникам». Только дураки и ущербные люд!! жертвуют деньги па благотворительные цели или в общественные фонды ради улучшения чего-то или кого-то, считал он.
Страстный поклопник бережного отношения к деньгам, он делал все, что мог, чтобы не дать кому бы то ни было отложить хотя бы лишний доллар: все должно было попадать в кассу Центральной Тихоокеанской.
Когда Губерт Бэпкрофт направил к Хантингтону писателя, работавшего пад его биографией, единственное, что Хантингтоп смог сообщить в назидание потомству, были рассказы о том, как ему удавалось одержать верх пад кем-нибудь в деловой сделке. Для него это составляло смысл жизни. Все остальное он считал слабостью или глупостью. В его броне пе было ни трещин, пи уязвимых мест. Он пе любил остальных трех членов Большой Четверкп.