Отшвырнув пустую вагонетку, Т.Г. принялся за новую.
— Сисси тебе говорила, что владела шахтой?
— Конечно говорила, но я ей возразил. Не беспокойся, мы договорились.
— Я не думаю, что она счастлива оттого, что ты препятствуешь ее племянникам найти золото в их собственной шахте.
— Но я сказал ей, что это мое золото.
Повернув голову, Батте изучал профиль Т.Г.
— Слушай, я никогда не замечал раньше, но ты мне кое-кого напоминаешь. Ты случайно не родственник Ардиса Джонсона? — Батте выпрямился, он увидел несомненное сходство. — Послушай, у тебя глаза Ардиса. Ты его родственник. Так вот почему ты стремишься добыть золото для этой девицы Флетчер!
— Я не родственник Ардиса Джонсона, — отверг его предположения Горди.
Он недоумевал, откуда у Батте взялась эта дурацкая идея.
Батте пристально на него смотрел.
— Да? Откуда, ты говоришь, родом?
— Я тебе говорил, что я не отсюда.
— А я думаю отсюда.
— Не отсюда.
— Отсюда.
Горди начал терять терпение и наконец вспыхнул:
— Я только пять лет назад переехал из Феникса.
— Неправда.
— Батте! Тебе кто-нибудь говорил, что ты упрямый осел?
— Черт подери! Ардис послал тебя сюда за золотом, да?
— Ардис Джонсон!
Зрачки Батте сузились.
— Ты его знаешь?
— Нет, я не знаю его! Я слышал о нем. Все слышали о вашей ссоре.
Батте начал раздражаться.
— Да будь проклят этот Ардис! Если бы не он, я бы не остался здесь, навсегда.
— Откажись от своего золота. Может быть, твоя жадность не дает тебе уйти, — посоветовал Горди.
— Никогда!
Скрестив руки за головой, Батте начал отстукивать мелодию, затем он запел песню, смысл которой сводился к следующему:
«Я сижу на большой горе из кварца, где, говорят, много золота.
Я думаю о веселой компании, которую давно покинул.
Моя пища жестка, так же, впрочем, как и постель.
Мои силы иссякают, я работал до полусмерти и скоро умру.
Я думаю о тех днях, когда жил дома, когда еще не заболел «золотой лихорадкой» и не начал странствовать.
Больше в моей жизни не было таких дней, когда все девушки любили меня, когда я носил чистое белье, когда они стирали и готовили для меня. Но теперь все иначе. Я стираю и готовлю сам. Никогда не буду больше хорошо одеваться, но должен копать этот «презренный металл».
Я буду лежать не на чистых простынях, а в грязном спальном мешке.
Девушки раньше считали меня милым, а теперь только дураком».
— Я действую тебе на нервы?
— Ты не мог ничего придумать лучше, чем злить меня?
— А чем тебе это не нравится? — Потом Батте спросил: — Я говорил, что был женат?
— Нет.
— Но мы расстались из-за религии.
— Из-за религии?
— Я был католиком, а она сатанисткой.
Батте, присев, увидел Сисси.
— Слушай, а вон и Сисси. Красавица, — сказал Батте, помахав рукой. — Добрый день, Сисси! — Он развернулся. — Ты знаешь, это мое.
— Думаю, что ты ей уже об этом говорил, Батте.
— Это моя шахта.
— Ты это должен обсудить с новой владелицей. Я здесь только работаю.
— С Мэгги Флетчер? Фи! Она не владеет Проклятой Дырой. Шахта моя.
Он снова начал настукивать мелодию.
— Все ищут серебро, но золото — вот что им действительно нужно. Ну, Бадди Бой, если бы мы оказались в Южной Африке, мы бы смогли заработать миллиарды. Я слышал разговоры о том, что там добыли золота на девять миллиардов за последние десять лет. Здесь так не получится, в Криппл Крике около четырехсот семидесяти шахт и то добыли только на четыреста миллионов, — усмехнулся, Батте. — Жалко, да?
— Как ты думаешь, сколько золота в Проклятой Дыре? — спросил Горди.
— В Проклятой Дыре?
— Да. Сколько там золота?
Тридцать шесть лет, проведенные в шахте, должны были натолкнуть его на какую-нибудь мысль.
Батте взглянул украдкой на Т.Г.:
— Это трюк?
— Нет, просто любопытно. Так сколько же там золота?
— Много. Там материнская жила, тонны золота.
— И ты знаешь, где это.
— Точно.
— Но ты не скажешь.
— Конечно нет.
— Почему же? Зачем оно тебе? Ты же умер.
— Ну и что?
— Зачем оно тебе, ты ведь не можешь его использовать?
— Оно мне нужно, как собаке пятая нога, но никому другому оно не достанется.
— Оно бы позволило некоторым людям жить гораздо лучше, — сказал Т.Г., думая о том, как сильно Мэгги и Вильсон нуждались в деньгах. У Мэгги уже почти не осталось денег.