То есть комиссии, туманно пояснили они. Решение принято совместно.
И ди Салис пошел искать на них управы у Лейкона, которому в таких делах нравилось считать себя ходатаем за обиженных перед властями. Лейкон в свою очередь пригласил ди Салиса на завтрак, счет за который они поделили пополам, так как Лейкон не одобрял государственных служащих, которые потчуют друг друга на деньги налогоплательщиков.
Улучив удобный момент, Лейкон прервал нудный монолог Дока, в котором тот описывал, как хорошо знаком с диалектами чиу-чау и хэкка, и спросил:
– Кстати, а что у вас думают об Эндерби? – Для него сейчас было очень важно узнать, какие настроения сложились в его команде. – Одобряют ли его методы? Мне казалось, вам нравится его взгляд на вещи. Он ведь неплохо работает, как вы считаете?
В эти дни на языке Уайтхолла «неплохо» означало «воинствующе», как и положено настоящему «ястребу», любимцу Америки.
Ди Салис поспешил обратно в Цирк и слово в слово пересказал этот удивительный разговор Конни Сейшес, задав тот же странный вопрос, – Лейкон, разумеется, именно этого от него и ожидал. После этого Конни редко появлялась на людях. Целыми днями она потихоньку, по ее выражению, «собирала багаж», то есть готовила свой архив по Московскому Центру для передачи последующим поколениям. В те дни в Цирке появился новый «архивокопатель», немного развязный, но услужливый юноша по фамилии Дулиттл. Он ей нравился, и старуха, усадив этого Дулиттла у себя в ногах, делилась с ним сокровищами мудрости.
– Старые козлы просто решили слинять, – предупреждала она всякого встречного и поперечного. – Этот хам Эндерби давно без лишнего шума вышел из игры. Это, говоря по-русски, просто погром.
Поначалу ее высмеивали, но ведь и Ною, когда он строил ковчег, приходилось мириться с насмешками. Тогда Конни, не теряя времени даром, потихоньку отвела в сторону Молли Микин и убедила ее подать заявление об отставке.
– Скажи «домоправителям», дорогуша, что ищешь работу, которая будет больше тебя удовлетворять, – подговаривала она ее, подкрепляя свои слова подмигиванием и легкими тычками. – Тогда они тебя в конце концов повысят.
Молли побаивалась, что ее поймают на слове и действительно отправят в отставку, но Конни достаточно хорошо знала правила игры Молли написала заявление, и ей незамедлительно велели задержаться на службе после окончания рабочего дня. Назревают перемены, доверительно сообщили ей. У руководства возникли планы создания нового отдела, более тесно связанного с Уайтхоллом, и решено было набрать в него сотрудников помоложе и поэнергичнее, Молли торжественно пообещала пересмотреть свое решение, а Конни принялась еще решительнее «упаковывать багаж».
Ну, а где же все это время пропадал Джордж Смайли? На Дальнем Востоке, говорили одни. Наоборот, в Вашингтоне, опровергали их другие. Ничего подобного! Он вернулся домой, утверждали третьи, и скрывается где-то в деревенской глуши – всем известно, что больше всего он любит Корнуэлл. Он начал новую жизнь с Энн и наслаждается заслуженным отдыхом.
Потом у кого-то из «домоправителей» сорвалось с языка, что Джордж, должно быть, «страдает от нервных перегрузок», и эта фраза повергла всех в леденящий трепет, потому что последнему клерку из финансового отдела было известно, что нервные перегрузки, подобно старости, считаются болезнью, от которой существует только одно средство, и это средство отнюдь не влечет за собой исцеления.
Гиллем время от времени наведывался в Цирк, но только затем, чтобы встретить Молли после работы; он категорически отказывался разговаривать о делах. Те, кто видел, как он стремительно пробегает по шестому этажу, говорили, что на вид он явно не в себе и что ему, пожалуй, нужно сменить обстановку. К тому же у него что-то случилось с ключицей: его правое плечо было перетянуто ремнями. От «домоправителей» удалось выяснить, что он провел пару дней на лечении в частной клинике Цирка на Манчестер-сквер.
Смайли так и не появился, а когда «домоправителей» спрашивали, когда же он вернется, они вежливо, но непроницаемо улыбались. В таких случаях «домоправители» становились чем-то вроде Звездной палаты – их боялись, но обойтись без них было нельзя. Между тем из кабинета Смайли незаметно исчез портрет Карлы – остряки утверждали, что его унесли почистить.
Самым странным, и в чем-то даже пугающим, было то, что никому не приходило в голову просто зайти в небольшой домик на Байуотер-стрит и позвонить в дверной колокольчик. Дверь открыл бы Смайли собственной персоной, одетый, скорее всего, в домашний халат, его застали бы за мытьем тарелок или приготовлением пищи, которую он потом так и не съедал. Иногда, обычно в сумерках, он в одиночку прогуливался в парке и всматривался в прохожих, как будто старался их узнать, но не мог, они в ответ с любопытством рассматривали его, а потом опускали глаза. А иногда он отправлялся посидеть и попить чаю в одном из дешевых кафе на Кингз-роуд, а чтобы не скучать, брал с собой книжку. Чай он пил сладкий. Любопытствующие могли бы заметить, что он подолгу рассматривает свои руки, или протирает галстуком очки, или перечитывает письмо, которое оставила ему Энн, – очень длинное, но в основном из-за частых повторов.
К нему заходил Лейкон, заходил Эндерби, а однажды явился даже Мартелло, снова одетый в своей лондонской манере. Все пришли к соглашению, и горячее всех поддержал его Смайли, что в интересах дела смена владельца должна производиться как можно тише и безболезненнее. Смайли задал несколько вопросов относительно людей, занятых в этой операции, и Лейкон ответил на них. Лейкон дал ему понять, что в отношении Цирка Министерство финансов настроено на редкость щедро. Курс фунта стерлингов круто шел на повышение, по крайней мере, в мире секретных служб. Такая смена настроения вызвана не только «делом Дельфина», намекнул Лейкон. Новое назначение Эндерби привело американцев в небывалый вострог. Это мнение преобладало даже на высочайшем дипломатическом уровне. Бурные продолжительные аплодисменты – так описал их реакцию Лейкон.
– Сол, видимо, в самом деле знает, как с ними разговаривать, – сказал Лейкон.
– Неужели? Что ж, неплохо. Да-да, очень хорошо. – откликнулся Смайли и, точно глухой, одобрительно склонил голову.
Эндерби по секрету сообщил, что предполагает назначить Сэма Коллинза начальником оперативного отдела, но Смайли даже тут не выказал ничего, кроме вежливой любезности. Сэм – человек энергичный пояснил Эндерби, а сейчас в Лэнгли любят энергичных. Неженки в шелковых рубашках нынче не в чести, сказал он.
– Несомненно, – отозвался Смайли.
Они обсудили кандидатуру Родди Мартиндейла и пришли к общему мнению. Нельзя сказать, что этот человек, хоть и накопил немало ценного опыта, идеально подходит для работы в разведке Старина Родди в самом деле человек своеобразный, подтвердил Эндерби, и министр его не на шутку побаивается. И американцы с трудом находили с ним общий язык, даже те, которые сами отличаются некоторой чудаковатостью. К тому же Эндерби весьма настороженно относился к перспективе брать на работу воспитанников Итона. Блестящее впечатление, которое они создают, часто бывает обманчиво.
Неделю спустя «домоправители» отперли дверь в старый кабинет Сэма на шестом этаже и вынесли всю мебель. Теперь призрак Коллинза успокоится навсегда, с наслаждением утверждали остряки, но они оказались недальновидны. В следующий же понедельник в кабинете водрузили изысканно украшенный письменный стол, обтянутый красной кожей, и несколько поддельных картин со сценами охоты, перекочевавших со стен клуба, который посещал Сэм. Сам клуб, к взаимному удовлетворению сторон, был закуплен крупным игорным синдикатом.
Никто больше не видел и малыша Фона. Не объявился он даже тогда, когда возобновили работу несколько крупных периферийных учреждений Цирка, в том числе Брикстонский центр по подготовке специальных операций, в котором он работал раньше, и Эктонский информационный центр под руководством Тоби Эстерхейзи. Но он и не исчез бесследно. Подобно Сэму Коллинзу, он каким-то образом примазался к этой истории, не имея к ней, в общем-то, никакого отношения. Но в отличие от Сэма он, когда все кончилось, так и остался за кулисами и не показывался на людях.