«Стой и не шевелись! Я тебя породил, я тебя и убью! — сказал Тарас и, отступивши шаг назад, снял с плеча ружье. Бледен, как полотно, был Андрий; видно было, как тихо шевелились уста его и как он произносил чье-то имя; но это не было имя отчизны, или матери, или братьев — это было имя прекрасной полячки. Тарас выстрелил».
Это всем хорошо известная сцена из повести Гоголя «Тарас Бульба».
«— Подсудимый Говэн, мы рассмотрели ваше дело. От имени республики военный суд большинством двух голосов против одного... — Он приостановился, как будто затем, чтобы дать себе время подумать. Перед чем он колебался? Перед смертным приговором? Перед оправданием? Все затаили дыхание. Он докончил: — ...приговаривает вас к смертной казни».
Это герой романа В. Гюго «Девяносто третий год» Симурдэн посылает на казнь своего питомца Говэна.
Во всех трех случаях долг гражданина берет верх над долгом: в одном случае — матери, в другом — отца, в третьем — наставника. Но там, где у Гоголя и Гюго конфликт достигает своей кульминационной точки, у Моэма он снимается: Аннет сделала выбор. На этом писатель и закончил исследование как нравственной проблемы, так и характера своей героини.
У Гоголя и Гюго герои тоже сделали выбор тоже в пользу гражданского долга, но...
«В то же мгновение раздался другой звук. Удару топора ответил пистолетный выстрел. Симурдэн выхватил из-за пояса один из своих пистолетов и в тот миг, когда голова Говэна покатилась в красную корзину, выстрелил себе в сердце».
Самоубийство Симурдэна — это искупительное самопожертвование. Долг революционера — превыше всего, но он не может отменить и другого долга. В этой последовательности и заключается нравственный закон эпохи, в своем высшем проявлении.
«Стой! выпала люлька с табаком; не хочу, чтобы и люлька досталась вражьим ляхам!» «И люлька...» А что же еще? А еще сыновья. Остап и Андрий. После их гибели Тарас искал успокоения в кровавой мести, в жестокости, но не нашел. Долг перед народом исполнен, а вот отцовский долг? Не в муках ли, как искупительном самопожертвовании, нашел Тарас так жадно искомое им утешение?
Абстрактны ли нравственные истины? Да, абстрактны, если они выводятся умозрительно. Пример тому — рассказ С. Моэма, в котором абстрактны не только нравственные истины, но и идеи гражданственности и патриотизма. Проблемы патриотизма, гражданственности, нравственности носят абстрактный характер до тех пор, пока они выводятся не из правды человеческого характера, рассматриваемого как результат духовного пути народа, а из отвлеченных, умозрительных положений, привносимых извне. И в этом отношении нравственные и гражданские искания Гоголя и Гюго никак нельзя назвать абстрактными. А вот у Моэма и нравственность, и гражданственность взаимообусловленно абстрактны.
5
Вероятно, от нравственных проблем, поставленных войной, можно было бы и отмахнуться, не принеси их оставшиеся в живых Ананьевы, Степки Толкачи, Сотниковы, Рыбаки и другие в мирную жизнь. Пусть потом эти проблемы решались по-другому и последующая жизнь присовокупила к ним новые, но поиск все равно шел в направлении нравственного закона, открытого в период войны.
Конечно, на поверхности жизни всегда видны лишь поступки, в период войны их совершалось великое множество, и за каждым их них лежал напряженнейший поиск нравственного выбора, пусть почти всегда короткий по времени, но от этого, вероятно, еще более интенсивный. Нет, Быков не просто «конструирует» ситуации и пропускает через них своих героев, он исследует философию подвига во всем ее жизненном многообразии, его не удовлетворяют не только однозначность характеров, но и однозначное прочтение человеческих поступков. Так, промелькнули, скажем, у него в повести «Круглянский мост» комбриг Преображенский, партизаны Ляхович и Шустик, и факты их поведения (а за каждым таким фактом лежала проблема нравственного выбора) становятся в дальнейшем для Быкова предметом художественного исследования. От Преображенского и Ляховича писатель пришел к Сотникову, от Шустика — к Рыбаку, а от Сотникова и Рыбака — к героям пьесы «Решение». Творческий процесс у Быкова носит непрерывный характер, у него одно произведение как бы логически вытекает из другого, ибо и в жизни решение той или иной нравственной проблемы не является уделом одного лица и не замыкается на одном лице, в том-то и дело, что важнейшие проблемы времени имеют множество индивидуальных решений, равнодействующая которых и определяет нравственный закон эпохи. Стало быть, этот закон в какой-то степени зависит от каждого, но в то же время он не равнозначен ничьей в отдельности нравственной воле.