Если разводить героев повести «Атака с ходу» по каким-то категориям, то санинструктора Цветкова можно подвести под категорию трусов, хотя к такому выводу приходишь далеко не сразу.
Сам Цветков не мог решать, где ему служить: на передовой или в далеком штабе. Судьба распорядилась так, что он оказался на передовой, однако и здесь им была найдена лазейка, вроде бы и пустяковая, но все-таки... Должность ротного санинструктора, разумеется, от пули не гарантировала, но Цветков отлично понимал — полностью избежать опасности ему и не удастся, поэтому его тактический план состоял в том, чтобы постоянно сводить степень опасности до минимума. И тут должность санинструктора открывала для него определенные возможности.
Рота совершает трудный марш и в любой момент может напороться на немцев, поэтому безопаснее (не безопасно, а безопаснее) находиться позади роты. И Цветков — в роли замыкающего. Поотставший пятидесятилетний солдат Чумак говорит Цветкову и прибежавшему ординарцу Васюкову: «Пусть бы вы шли. Я уж сам как-нибудь». На что Цветков отвечает: «Ну да! Мы пойдем, а ты в кусты? Знаем таких». Потом, после боя, командир роты прикажет Цветкову проводить группу раненых и пленного до речки, но он, чувствуя приближающуюся опасность, будет норовить уйти с группой в тыл. Ординарец Васюков воспрепятствует этому, однако потом, когда над ротой действительно нависнет смертельная опасность, сноровистый санинструктор, воспользовавшись благовидным предлогом, все-таки улизнет. Такой продуманности поведения ожидать от труса в первый год войны не приходилось.
Но Цветков у Быкова не просто трус, он трус именно того периода войны, когда война, не перестав быть бедствием, стала уже бытом. В начале войны трус первым поддавался панике и очень часто первым же погибал. Теперь трус приспособился, теперь он не побежит с поля боя при первой опасности, потому как понимает: смерть, она одинакова, что на «чужом» краю поля, что на «своем». Теперь у труса своя тактика, точно согласованная с характером времени.
А вот рядовой Чумак выглядел если и не трусом, то никчемным воякой. Во время марша он постоянно отстает, в атаке тоже не очень-то расторопен, а когда рота вынуждена была срочно оставить позиции, замешкался и угодил в плен. Для роты Чумак — сущее наказание. Да, но ведь и для Чумака рота — тоже наказание. «Значит, так,— рассказывает он о себе,— сначала я в транспортной роте был. Ну, старшина строгий попался, придираться начал. Перевели в комендантский. А из комендантского, как под Дроздами неуправка вышла, то к вам направили. Кто уцелел, потом назад разобрали. А меня вроде забыли, что ли». Чувствуете обиду?
В первые месяцы война уравняла всех: как бы стерла возраст, должности, звания, все одинаково были расторопны. Но на третьем году войны уже был полностью налажен фронтовой быт и каждый точно стал знать, кому нужно бегать быстрее, кому можно и помедленнее, кто должен находиться впереди, а кто может быть и на положенном ему удалении. Чумак знал, что возраст освобождает его от передовой. Конечно, если какая неуправка, то в этом случае не может быть никакого разговора: война есть война. Но неуправку выправили, а его почему-то оставили в роте автоматчиков. Так чего ради он должен теперь гоняться наравне с этими вот молодцами? И дело тут не в трусости или смелости Чумака, а в том, что его, видите ли, «обидели». Именно эта «обида» не позволила ему собраться в нужный момент, мобилизовать все свои силы, и он угодил в плен. Обида — это уже из области быта.
Зато когда комроты Ананьев выменяет его на пленного немца, он сразу как бы проснется, забудет свой возраст, и куда только денется вся его обида! Ананьев поведет остатки роты в смертельную атаку, и теперь Чумак не отстанет, больше того, на ходу он еще успеет снять с убитого сумку с боеприпасами. В сорок первом Чумак был просто невозможен, поскольку еще не было того военного быта, который давал какие-то привилегии его крайнему в призыве возрасту.
Чем-то напоминает Чумака командир взвода старшина Пилипенко. Конечно, сам Пилипенко не отстает, но взвод его почему-то всегда оказывается позади взвода молодого и расторопного младшего лейтенанта Ванина. Вот некоторые сведения о старшине: «Он был самый старый в роте из всех командиров... Пилипенко раньше служил хозяйственником в дивизионной АХЧ и только перед наступлением за какую-то провинность был переведен в роту автоматчиков». Пилипенко «совершенно не мог не пререкаться с начальством, когда то, как ему казалось, поступало неправильно или несправедливо». Вполне возможно, что вот эта своеобычность характера и привела старшину в роту автоматчиков. Надо думать, Пилипенко такое наказание не мог считать справедливым, а потому и пререкался с ротным, тем самым как бы заочно доругивался с тем начальством, которое обошлось с ним, как ему казалось, несправедливо. А в последнюю атаку Пилипенко пошел решительно, потому как знал, никакого быта больше не будет и спорить больше не с кем и не о чем. Война.