– Когда на обратном пути я садилась в лифт, там были пассажиры… Надеюсь, они ничего не заметили… Я, конечно, была не в себе, но…
Джини уткнулась носом в плечо Соловского – у нее не было сил говорить, думать. Ей нужно было просто поплакать. Валентин ласково обнял девушку и погладил ее по голове. Кто же убил Маркгейма? И за что? Если бы дилер согласился принять взятку и рассказал, кто приобрел изумруд, его можно было бы убрать, чтобы он унес эту тайну в могилу… Впрочем, вполне возможно, что его убил сам покупатель, боявшийся разглашения своего инкогнито.
– Джини, – произнес Соловский. – Ты ведь была у Ферди Арнхальдта. Тебе удалось что-нибудь узнать? Это он купил изумруд?
Джини выпрямилась, вытирая слезы платком Валентина:
– Не знаю… Не уверена… Конечно, ему что-то известно об этом камне, он просто пришел в ярость – практически выставил меня за дверь. Посмотрел на меня как на потенциального врага и заявил, что не интересуется ни изумрудами, ни рубинами. – Джини посмотрела на Валентина. Виски согрело ее, ей было хорошо и спокойно в обществе этого русского. – Я видела блокнот Арнхальдта. Он лежал на письменном столе, прямо возле телефона… Так вот, в этом блокноте был рисунок диадемы Ивановых. Той самой диадемы, Валентин. Думаю, он сам нарисовал ее.
– Молодец, детка, – проговорил Соловский, целуя Джини в лоб, – этот рисунок уже о многом говорит. Поверь, Джини, мне очень жаль беднягу Маркгейма. Если бы я только знал, что дело дойдет до насилия, я ни за что на свете не отправил бы тебя на это задание.
Джини кивнула. Она не могла отвести взгляда от больших серых глаз Валентина.
– Не знаю, поверишь ли ты мне, Джини, – проговорил Соловский, – но я очень скучал по тебе.
Она снова кивнула.
Валентин крепко обнял ее и поцеловал в губы. Она не могла и не хотела сопротивляться… Соловский гладил ее по волосам, по спине… Джини забыла об Арнхальдте и Маркгейме, о России и Америке – обо всем на свете, кроме этого человека.
Через несколько часов, когда все было позади, и Валентин тихо посапывал во сне, обнимая ее за плечи, Джини вспомнила, что всегда смеялась над теми, кто верил в любовь с первого взгляда. Неужели она ошибалась?
ГЛАВА 16
Стамбул
В аэропорту имени Ататюрка Лейлу уже ждала машина.
– Добро пожаловать домой, госпожа Лейла, – улыбнулся шофер. – Казан-паша ждет вас. Мне приказано отвезти вас прямо в его яли.
Лейла улыбнулась. Дед был в своем репертуаре – он привык к тому, что внучка выполняла его распоряжения беспрекословно. На этот раз он не ошибся – Лейла действительно прилетела в Стамбул на первом же самолете. Конечно, Михаил Казан имел все основания для тревоги, но Лейла удивилась, почему дед ожидал ее именно в яли; ведь обычно в зимний период в этом дворце никто не жил. Михаил и Ахмет выстроили себе по просторному особняку на вершине одного из холмов в Еникёе… «Наверное, дед боится, что стены этих особняков имеют уши, – подумала Лейла, – вот и решил поговорить обо всем в старом яли».
Дорога из аэропорта казалась Лейле бесконечно долгой, хотя шофер был верен себе: на головокружительной скорости он промчался через квартал Эминону, миновал Галатский мост и выехал на шоссе, ведшее в Еникёю…
Стояла холодная, но солнечная погода. Лейла тупо смотрела в окно лимузина, не обращая внимания на открывавшиеся ее взору красоты. Машина миновала Бебек, промчалась мимо стен древней крепости Румели-Хисат, и дивного парка Эмирган…
Мелькнули за окном уродливые дома Истинье, и теперь уже ничто не закрывало вид на Босфор. В доке стояло на ремонте несколько кораблей. Взгляд Лейлы задержался на отмеченной серпом и молотом трубе советского танкера. Эта громадина имела, должно быть, водоизмещение по крайней мере в полмиллиона тонн. В судоходной компании Казанов не было таких больших судов – Ахмет был принципиальным противником супертанкеров: случись какая-нибудь авария – и все это огромное количество нефти выльется в море. Казаны не считали себя в праве угрожать экологическому балансу.
Автомобиль промчался мимо танкера и через пару километров свернул резко направо – в большие деревянные ворота яли Казанов.
Во внешнем облике загородного дворца ничто не изменилось с времен Тарика: покрашенный в бледно-зеленый цвет фасад, белые деревянные балкончики, решетчатые ставни на окнах, мощеный булыжником двор с тенистыми деревьями и несколькими древними колоннами, привезенными с раскопок какого-то античного поселения в Анатолии.
Интерьер дворца резко контрастировал с внешним видом – вся обстановка свидетельствовала о богатстве владельцев яли: старинные ковры ручной работы, обитые шелком диваны, парадный зал с мраморным полом и журчащим фонтаном, наконец – широкая терраса, нависавшая прямо над Босфором – излюбленное место семейных чаепитий при Тарик-паше.
В доме было полным-полно сокровищ: старинное турецкое серебро, древние персидские манускрипты, ювелирные изделия из далекой Индии. В некоторых комнатах потолки были украшены живописными плафонами. Каждый раз, когда Лейла входила в этот дом, она вспоминала о своем прадеде – действительно, когда Тарик и Хан-Су обустраивали старый яли, они думали о настоящем музее, ставшем памятником им самим.
Они ждали ее в кабинете Тарик-паши. Ахмет бросился навстречу дочери и обнял ее, пытаясь одновременно разглядеть, не стоит ли за ее спиной Анна.
– Где она?! – раздался из глубины кабинета гневный голос Михаила. Приволакивая больную ногу, он подошел к Лейле.
– Не знаю, дедушка! – воскликнула Лейла. Девушка опустилась в мягкое кресло возле окна и расплакалась.
– Не плачь, детка, – стал утешать ее старый Михаил. – Не плачь и не бойся. Твой дедушка как всегда немного погорячился. Такой уж у меня характер – сама знаешь… – Михаил погладил Лейлу по голове.
– Я плачу не от страха, дедушка, – ответила Лейла. – Просто я боюсь за Анну. Мы должны были встретиться, у меня было в сумке два билета до Стамбула – для меня и для нее, но она так и не пришла. Анна даже не позвонила, не оставила никакой записки. Я так волнуюсь за нее.
– Я звонил ей домой и на работу, – сказал Ахмет. – Анны нигде нет. Самое интересное, что никто не знает, куда она делась.