К русской теме дядя вернулся весной 41-го. Он заехал в Вену, но встретился с племянником только через два дня. С ним была милая молодая женщина одного возраста с майором Ортнером — под тридцать; может, на год-другой постарше. Правильные черты лица, ухоженная, сохранившая нежность кожа, фигура без изъянов, хотя и со следами давней беременности. Как говорится, женщина с прошлым. Нет, не красавица, утвердился в первом впечатлении майор Ортнер, но в привлекательности ей не откажешь. И поставил диагноз: все дело в сексуальности. В сексуальности, которая не выдает себя ни единым штрихом, но просвечивает во всем. Это ее сущность. Она — не шлюха, она — женщина.
Генерал представил ее, как русскую княжну. Значит — дворянка, из бывших; банальный случай. Не было города в Европе, где бы майор Ортнер не встречал российских эмигрантов. И все они были из бывших. Некоторым, представляясь, не обязательно было называть свой титул, — порода и воспитание редактировали каждый их жест. Но в этой женщине доминировала простота. «Князь… князь… — Майор Ортнер сделал вид, что припоминает. — Это приблизительно то же, что и граф? на одном уровне?» — «Ну что вы, майор! — рассмеялась княжна. Вот откуда ее простота: она была еще и свободна. — Графы — служилое сословие. Вспомните этимологию: grafio — писарь. Графы — выслужившиеся писари, карьерная публика. А князья — помазанники Божьи. Истинные князья — от Христа, его кровная родня…»
Ее звали Екатерина. Катя. Катей она стала не сразу, только на второй день. Ее фамилию майор Ортнер не запомнил: что-то длинное, неудобопроизносимое, с окончанием «-ская». У нее даже в глазах что-то изменилось, когда она произносила свою фамилию. Буду с нею предельно деликатным, решил майор Ортнер.
По замыслу генерала, княжне надлежало обучить Иоахима разговорному русскому. На это отводилось два, максимум три месяца. Майору предстоит командировка в Россию, объяснил генерал княжне; командировка не длительная, но ответственная; и владение русской речью весьма желательно; как и русскими нравами. Княжна улыбнулась: «У господина майора получится…»
Генерал не стал объяснять племяннику суть предстоящего дела, а племянник не стал спрашивать. Придет время — узнаю.
Первый урок русского заладился не сразу. Майор Ортнер не мог заставить себя сосредоточиться. От сексуальности княжны уровень тестостерона и адреналина в его крови подскочил до критического, эмоции тянули на себя всю энергию — думать было нечем. Княжна мягко пыталась изменить ситуацию, но когда несколько ее заходов закончились ничем, она сказала — как всегда просто, словно предлагала ему чашку чая: «Вот что, Иоахим (до сих пор он был только „господином майором“)… А не перебраться ли нам в постель?» Он был ошарашен настолько, что в первый момент не мог произнести ни слова — и только кивнул. «С одним условием, — сказала княжна. — С этого момента мы говорим только по-русски». — «Но я не умею…» — сказал майор. — «Я вам помогу…»
Удивительно! — дело пошло сразу. Не пришлось ни напрягаться, ни сосредотачиваться, — фразы запоминались (точнее — впечатывались в память) сами. Словно всегда в ней были. Особенно легко давались майору Ортнеру идиомы. Оно и понятно: идиома подразумевает чувство юмора, которое майор Ортнер в себе еще со студенческих лет культивировал. Тогда он это делал не для того, чтобы нравиться, производить впечатление. Нет — его юмор был лекарством для самого себя, для своей души. Поняв однажды, что конформизм в его душе пустил такие корни, что для таланта в ней не осталось места, он не стал переживать. Что поделаешь! — видать, такова моя природа, мудро рассудил студент Ортнер. Нужно научиться жить с тем, что имеешь. А чтобы не озлобиться, не ломиться в закрытые двери, нужно научиться воспринимать все происходящее (и прежде всего — самого себя, ведь я — эталон моего мировосприятия) с юмором. Попробовал — получилось. У него образовалась репутация легкого человека. Вскоре контролировать себя уже не было нужды — он в самом деле стал таковым. Понятно, что чувство юмора — несомненный признак ума, — иногда рассуждал он. — Но ведь если сравнить чувство юмора с чувством, позволяющим найти путь к свободе (иначе говоря — с талантом)… Развивать это рассуждение он себе не позволял. Конформизм тем и удобен, что тормозит вовремя.
— Ах, Катьюша! — говорил майор Ортнер, обнаружив в себе новые успехи в освоении русской речи. — Вам бы двинуть свою методику в науку, застолбить патент, — то-то бы прославилась!..
Штудии закончились так же вдруг, как и начались. Три дня назад, в ночь на четверг (подумать только, всего три дня, а как жизнь перевернулась!), позвонил дядя из Мюнхена; потребовал: немедленно приезжай ко мне. Новый шофер-силезец вел «опель» аккуратно: ночь, горы; жизнь дороже времени. «Когда устанешь — не мучай себя, я поведу», — сказал майор Ортнер. Горная дорога, как и всегда в эту пору суток, была пустынна. Вокруг был мрак — ни вершин, ни долин. Серпантин укачивал. Майор Ортнер то дремал, иногда проваливаясь в глубокий сон, то равнодушно разглядывал — тут же о них забывая — дома придорожных селений. Сейчас они были на одно лицо. Казалось, что кто-то нарезал огромным ножом одно селение — и разбросал его куски, как ляжет, вдоль дороги.