Юноша ничего не отвечает. Лишь прижимает ее к себе, кладет свою широкую ладонь на женскую спину. И тогда Соня вздрагивает, морщится. И он вспоминает о ее ране.
— Покажи, — просит Ньют.
Девушка мнется, но все же сползает с его коленей, садится к нему спиной и задирает рубашку. Ткань обнажает ее спину. Он видит линию позвоночника, несколько родинок, рассыпанных по белой коже, и уродливую полоску шрама. Она, будто жгут, впивается в девичью плоть. Такая страшная, грубая, белесая, словно цвет утопленника. Ньют проводит по шраму пальцами. Аккуратно, осторожно, не надавливая.
— Я почти привыкла, — говорит Соня, не поворачивая головы.
— Я рад, что ты жива.
А потом их становится больше. Котелок, хлопающий Ньюта по плечу. Минхо появляется жутко разъяренным. Юноша чувствует, что под кожей друга пышут такие лютые эмоции. И Харриет он не выпускает из поля своего зрения. А она смотрит на него. Наверное, Соня была права. И сама Соня тут как тут, кидается на шею Харриет, улыбается, о чем-то говорит. Ньют с Минхо лишь переглядываются. Когда появляется Тереза, то к ней мало кто обращается. Девушка старается вести себя естественно, но она вся внутренне напряжена. Ей неудобно, неприятно, некомфортно. Она говорит лишь с Арисом, которого Ньют толком не знает, зато Соня с улыбкой жмет ему руку. Ньюту это почему-то не нравится. Томас появляется самым последним. На него кидаются всей гурьбой, стискивают в железных объятиях, не дают и шагу ступить. Герой чертов. Ньют действительно рад его видеть.
Крысун приходит почти не слышно. Заявляется в своем белом костюме в брюках со стрелками. Ньюта отчего-то перекашивает. Тот призывает к тишине. Все рассаживаются. Соня садится рядом с юношей, придвигает свой стул ближе к нему. Ньют усмехается. Крысун начинает что-то говорить о пользе дела, вешает очередные нагромождения лжи, а потом так плавно, совершенно внезапно сообщает о том, что не все присутствующие здесь иммунны. И называет имена.
Соня хватает Ньюта за руку быстро. Он чувствует ее волнение в том, как она сжимает его ладонь. Напряжение, почти страх. Ему хочется ее приободрить, да только вот юноша не успевает. Его имя звучит как выстрел из пистолета, рассекает воздух, отдается в ушах. Соня бледнеет, лицо ее вытягивается. Томас так ошарашено вперивает свой взгляд в друга. Минхо дергается. Даже лица Харриет и Терезы что-то отражают. А Ньют пытается осознать.
У него нет иммунитета к Вспышке. Он заражен.
========== Фаза III ==========
Ньют разрезает их отношения верными, отточенными жестами, словно действительно берет в руки сталь, острую, прочную, и кромсает. Соне хочется рыдать. Но это глупо. Она ведь иммун. У нее нет Вспышки, этой чертовой болезни. Ее кровь чиста, ее мозг цел и сохранен, она проживет еще так много лет, увидит закат эпохи людей, потонувших, захлебнувшихся в собственной крови и отравленном безумии. Соня задирает голову к небу, туда, в самую высь, вышину. Их наказывают, и она это знает. Девушка трет пальцами глаза и щеки и все смотрит на юношу. Ньют молчалив, нелюдим, изредка улыбается и держится поближе к друзьям, а ее просто не замечает.
Сначала это гуманно, почти просительно, сначала она еще чувствует тепло его ладоней на своих руках, и его твердые пальцы. Ей хочется вцепиться в его предплечья, сжать с такой силой, что станет больно, пустить кровь, впившись ногтями, но Соня не смеет. У нее все глаза блестят. А Ньют качает головой.
— Ньют, пожалуйста… — у нее голос срывается, шепот такой дрожащий, стылый. Она едва всхлипывает, а он смотрит прямо, серьезно, ни один мускул не дергается на лице юноши.
— Нет, Соня. Нет, — и сдергивает с себя ее руки.
Харриет прижимает к себе подругу тесно, зачем-то целует в лоб, озадаченно закусывает нижнюю губу и смотрит через весь зал на Минхо. Соня знает, что они встречаются ночами. Говорят больше, чем целуются, оба озадаченные, озабоченные, с ревущими душами. Харриет больно смотреть на Соню. Минхо предпочитает молчать о том, что дерет ему грудь при каждой мысли, что его лучший друг умрет. Томас все еще верит в сыворотку спасения, в лекарство от смерти. Минхо приходит к выводу, что Томас либо слепец и дурак, либо отчаянный до одури шенк. Минхо думает о том, что трусит, а Томас рвет и мечет. Идиоты. Какие же идиоты.
Соня пытается найти смысл в действиях Ньюта. Он отталкивает ее раз за разом. Он заражен, и она это знает. Рано или поздно он двинется головой, тронется мозгом, и безумие засверкает в его умных, внимательных глазах. Но до этого еще есть время. Может, она эгоистична, может, желает слишком много. Но она хочет быть с ним, хочет к нему. Просто хочет. Она знает, что Харриет неловко. На людях она практически перестает касаться Минхо. Соня знает почему. Из-за нее. И горько так. Девушка видит Ньюта изредка. И он не бывает одинок. Всегда рядом с друзьями. Те говорят, а он молчит.
— Ньют! — окликает она как-то его, встречая вечером в коридоре. Они сталкиваются плечами, когда юноша проходит мимо, и даже не смотрит в ее сторону. — Ньют! — он не реагирует, и тогда она бросается за ним. Слишком отчаянно, слишком болезненно. Она хватает его за руку, вцепляется всеми пальцами в его ладонь. — Ньют, пожалуйста… — и вот снова этот предательски дрожащий голос.
— Я сказал, чтобы ты не подходила ко мне. Что здесь непонятного? — даже не оборачивается. А у самого плечи так напрягаются. — Не касайся меня, — руку выдергивает. У Сони аж пальцы ломаются, ломота сплошная.
Фигура Ньюта удаляется. Он идет быстро, но не настолько, чтобы не слышать ее крика.
— Я знаю, почему ты это делаешь! Знаю! Но это не выход! — она губы кусает, смотрит, как он возвращается, живо, поспешно, вырастает высокой тенью прямо перед ее глазами. — Ньют…
— Послушай меня внимательно, очень внимательно, — выделяет интонационно последнюю фразу. Соня молчит, лишь как-то вся подбирается, теребит пальцами конец тугой косы, все на фалангу волоски наматывает. — Ты думаешь неверно. Это не ради тебя. И дело даже не во Вспышке. Я просто не хочу.
Лицо девушки белеет, вытягивается, она почти делает шаг назад, так широко распахивает глаза, огромные, выразительные. Она пытается отыскать в выражении его лица, в шевелении губ, в прямом взгляде хоть намек на ложь, на гольное вранье. Но Ньют спокоен, почти уверен, насколько может быть таков человек, больной безумием.
— Да, может быть, между нами что-то когда-то и было. Но это прошлое, Соня. В этом настоящем ты мне не нужна. Пойми это, наконец. Оставь меня в покое, оставь меня с друзьями. Ты для меня — безымянная девчонка. Никто.
Последнее слово долбит ее мозг, точит и точит. Соня стоит в том коридоре долго, тупо смотрит в пол, пока ее не находит сопровождающий, от которого она сбежала. Молодая женщина корит девушку, ведет ее куда-то. Соня бездумно идет. Она не хочет верить жестоким словам, простым фразам, брошенным ей в лицо. Она хочет отчаянно цепляться за то, что было, потому что это было правильно. Девушка чувствовала это всем сердцем, всей душой. Когда прижималась к его жилистому телу, когда обнимала его, когда целовала и ощущала всю эту нежность на языке. Он прикасался к ней бережно. Его слова — вранье, ложь, неправда. Нет, нет, нет. Соня лишь мотает головой. Он сойдет с ума, и она знает это, превратится в тех диких, необузданных существ, жаждущих крови и мяса. Но до того, как Ньют переступит Черту, она обязана быть рядом. Может, она просто эгоистка? Соня всхлипывает. Может, она ставит свои желания превыше чужих? Соня прижимает ладонь ко рту. Может и так.
Рыдания приходят ночью. Ее бьет крупная дрожь до тех пор, пока матрац не прогибается под весом лучшей подруги. У Харриет теплые ладони и теплое тело. Она обнимает Соню и тихо говорит, не желая разбудить других девушек.
— Минхо сказал мне, что Ньют и с ними ведет себя странно.
Соня лишь всхлипывает, ломается со страшной силой. Она ведь поверила, счастья возжелала, подумала о том, что жизнь не такая хреновая штука, как ей всегда казалось. Ведь есть же Ньют, и рядом с ним ей до одури тепло и хорошо. Особенно, если носом утыкаться в сгиб его шеи, чувствовать, как он улыбается, как его руки подтягивают к себе ее тело, вдавливают в мужскую грудь. Ей казалось, что мир стал пестрее, обратился в радужные цвета. И перестало быть так отчаянно страшно. За свою жизнь, за будущее. Какая-то вера назрела. А теперь снова лишь чернота.