— Ну, да, — виновато скосила на меня глаза Дарья. — Афигённый вышел невдобняк! Хотя, конечно, интересный был бы экспириенс на тему, насколько преувеличена максима: «Любящая мать для своей дочери на все готова!»
Всем своим видом Дарья показывала, что не просто шутит, но и понимает, что шутка вышла «сильно ниже пояса». Я вспомнил Ивины самомучения на этот счет и решил шутку не поддерживать.
— Есть экспириенс за порогами всех возможных норм, — отрезал я. — Так эпатировать мать недостойно.
Дарья нахмурилась, но кивнула.
— Согласна. Не в себе была. Извините.
Я не испытывал от вынужденного морализаторства никакого удовольствия, но все же не смог удержаться:
— У матери прощенья надо просить, не у меня.
— Да я, в общем, извинилась, — пожала плечами Дарья. — Вечером следующего дня, ты только уехал. Если без деталей, то она так мне по фейсу приложила, что я с пуант слетела. И никакой трагедии, через два часа снова подружки были. Если бы не чувство вины, я не представляю, что могла бы учинить в ответ на такой не сильно педагогический мамашин порыв. Впрочем, если бы не мое ночное выступление, и она не стала бы меня лупить. Так что, в этом вопросе мы с ней квиты.
"В этом? А в каких-то других — нет?» — мелькнуло у меня в голове, но я не стал еще больше накалять обстановку.
— Вы чего хоть тогда накурились-то? — разряжая атмосферу, спросил я.
— Да это Володя-придурок намешал какую-то дрянь, Лавуазье хренов! — с энтузиазмом подхватила Дарья. — Он на третьем курсе химфака и в свободное время изобретает всякие смеси с интересными эффектами. В Турции, оказывается, эфедрин не запрещен, мы заказали по интернету, привезли без проблем. Ну, Володя «винт» и забабахал. Накрыло-то хорошо, а что потом обоих колошматило, он уверял, что у турок в аптеках химикаты паленые. Но я думаю, сам чего-то накосячил, троечник! Я-то до этого ничего кроме чистого снега не пробовала, от него воздушно так, только утро потом хмурое. А он говорит, что придумал микс такой, вообще без побочек, он его «горячий снег» называет, фильм еще такой был, помните?..
Меня передернуло. Наверное, все-таки не от того, что название фильма про то, как красноармейцы ценой жизни сдержали танковый прорыв Манштейна на выручку запертой в «котле» армии Паулюса, было прыщавым Володей взято названием наркотической смеси. Больше — от неожиданно выяснившихся глубоких знаний девятнадцатилетней соплячки о разной наркоте. Я-то полагал, что тогда в Турции у Дарьи с наркотиками была так, случайность, курортный эпизод, первый и единственный раз. А почему, собственно, ты так думал? Да потому, что до сегодняшнего дня тебе это вообще было до фонаря, это были Ивины заботы. А сейчас эти заботы становились моими.
— «Снег», «винт»? — нахмурился я. — Не слишком ли опытна такая кроха в подобных вещах? Ты что, наркоманка?
— Я не кроха, — совершенно без интонации, как в ответ на вопрос о времени говорят «половина второго», поправила меня Дарья. — И не наркоманка. Ты что, считаешь, что если человек пробовал наркотики, то он уже все, неисправимый наркоша?
И она подняла на меня спокойный, но очень вопросительный взгляд. Я замялся, и не столько потому, что в точности так я не считал, сколько из-за того, что воспитательная доминанта дискуссии диктовала ответить утвердительно.
— Ну, в общих чертах, пожалуй, да, — решительно произнес я.
— Взгляд с точки зрения уголовного кодекса, — прокомментировала Дарья. — Странно, учитывая уровень человека, от которого я это слышу. Я тебя уверяю, что никогда не стану наркозависимой. Я лучше убью себя, но под вонючую тушу какой-то там сраной химии не лягу. Хотя, конечно, вы можете посчитать это заявлением самонадеянной девчонки, но я про себя это знаю точно. Абсолютно точно.
И, словно вбивая одним ударом гвоздь вместо точки в окончании предложения, она коротко и резко кивнула головой. Я посмотрел на нее с сомнением.
— Но ты же согласна, что устроенный тобою в Турции перформанс по трезвой лавочке ты бы никогда не учинила? То есть, ты полностью находилась под влиянием наркотика, который настолько изменил твое сознание, что ты принимала ненорму за норму. Как же ты можешь говорить, что не ляжешь под химию, если ты просто пропустишь момент, когда уже полностью будешь под нею?
— Да, да, да, знаем! — отмахнулась от меня Дарья. — Азогнозия, активное отрицание того, что болен. Но, во-первых, я ж не дура, чтобы отрицать очевидное, и наедине с собой я, поверь, бываю очень самокритичной. А, во-вторых, я не собираюсь переходить в тяжелую категорию. Героин, крэк, дезоморфин — это не мое! Как говорится, невысоко взберешься, так больно и не падать. Я так, балуюсь, в Турции это было у меня третий… ну, четвертый раз в жизни. А то, что, не будь я под накрышкой, никогда бы этого не сделала, так люди спьяну и не такое творят! Получается, отключать себе тормоза химией — нельзя, а французским коньяком, например, можно, да?