На втором году службы Леха стал старшиной роты, и его подразделение моим стараниями, разумеется, было лучшим по ВСО. Со своей стороны он отвечал за культпрограмму увольнений в Змёв, которые я организовывал для нас с ним каждые выходные. Означенная культпрограмма заключалась в сумасшедших встречах с местными чернявыми красавицами разной степени совершеннолетия, от мягко-эротичного «г» которых крышу сносило вместе с фундаментом. На дембель мы пили-гуляли неделю и клялись в вечной дружбе. Разъехавшись, поначалу мы обменивались письмами, но перспектив наш «почтовый роман» иметь не мог по причине весьма посредственной Лехиной грамотности и соответствующего неумения и нежелания эпистолировать. Созванивались, но тоже все реже и реже, — жизненные проблемы затушевывали воспоминания о радости общения с когда-то столь близким человеком с устрашающей быстротой, и что-либо поделать с этим не было никаких сил. Последний раз я набирал Лехе лет двенадцать назад на день рождения, но, будучи уже «сильно выпимши», всегда резкий не только в движениях, но и в суждениях именинник с полуоборота понес пургу про «забуревших» и предавших старую дружбу. Я положил трубку, не дослушав, и больше не звонил. Поэтому сейчас, когда я набирал номер «Леха Ч.» из телефонной книги, мне было немного не по себе.
— Да, алло! — ответил совершенно не постаревший Лехин голос.
— Лех, здорово! — воскликнул я. — Это Арсений Костренёв, из Москвы. Помнишь еще такого?
Я изобразил интонацией искреннюю радость, но выстрел получился холостым.
— Бать, это тебя, — удалился от трубки голос, столь похожий на Лехин. — Из Москвы.
Во как- у Лехи взрослый сын! Ну, да, последний раз, когда мы нормально общались, он же говорил мне, что его жена на сносях! Когда это было — лет пятнадцать назад? Да нет, больше: парню уже, пожалуй, лет семнадцать — восемнадцать. Боже, сколько же времени прошло с той поры, как мы под Led Zeppelin плавились в горячих объятиях Змиёвских красавиц! И как же мало я знаю об Лехиных послеармейских годах!
— Да, — после долгого шуршания раздалось в трубке. — Алло! Кто это?
Я вздрогнул. Голос был разительно непохож на только что звучавший, так напоминавший Лехин, как я его помнил, — это был надтреснутый старческий хрип.
— Лех, это я, Арсений, — больше не пытаясь голосом ничего изобразить, ответил я. — Я здесь, у вас, на Украине, в Запорожье. У меня проблемы, мне помощь нужна.
В трубке молчали так долго, что мне стало не по себе. Ну, да, столько лет ни слуху, ни духу, а тут на тебе, и сразу: «Бен, это Данила, ай нид хелп!» Показалось, что на том конце провода Леха Чебан специально выдерживает паузу, чтобы последующее: «Да пошел ты!» вышло особенно смачным.
— Ну, раз проблемы, приезжай, — наконец разродился хрипом динамик. — Поможем, чем можем. Где живу, не забыл?
— Гоголя, 43, квартира 8, - всплыл из тайников памяти, казалось, давно забытый адрес. — Не забыл.
— Молодец, — усмехнулся Чебан. — Что-то еще помнишь. Ты на чем? На машине? Ну, тапку в пол, к ужину поспеешь. Давай, без тебя за стол не сядем.
Трубка замолчала. Я еще минуту смотрел на погасший экран айфона, мысленно продолжая разговор с таким далеким прошлым, потом вздохнул и, не без труда вернувшись, взглядом поискал Дарью. Она спала прямо за столиком, все еще сжимая пальцами стакан с недопитой шипучкой. До поезда оставалось минут пятнадцать, и я осторожно разбудил ее. Дарья открыла глаза.